После революции по Коровинской улице, как и прежде, гоняли стадо. Но теперь сюда приходили совершенно иные письма.

Штаб Воздухофлота заинтересовался цельнометаллическим аэростатом. Издательство Воздушного флота извещало о желании напечатать рукопись «Движение дирижабля». Александр Васильевич Ассонов писал из Москвы: венские издатели Анзельм и Мирка Елюшич хотят издать на немецком языке книгу «Вне Земли». Ассоциация натуралистов при­глашала на свои годичные съезды.

Два приглашения Ассоциации натуралистов, отмеченные приметными штрихами становления моло­дого государства, сохранились в архиве Академии наук:

«В четверг 15 сентября 1921 года, в 11 часов утра, — сообщалось в первом из них, — состоится однодневное собрание членов ассоциации, в каковое Вы приглашаетесь. Запасайтесь продуктами, так как центр не может взять на себя продовольствие чле­нов...»

Но вот минуло несколько месяцев, и в феврале 1922 года приглашение выглядит уже иначе: «Все участники съезда обеспечиваются командировочны­ми, проездными и продовольствием». Но сколько трудностей пришлось преодолеть, чтобы изменились примечания на пригласительных повестках!..

Был ли Циолковский на первом из этих собраний? Не знаю. Что же касается второго съезда, то тут все ясно: да, был. Вот что рассказал об этом один из старых асснатовцев, кандидат технических наук Б. Б. Кажинский:

«Делегаты собрались в Тимирязевской академии. Съезд продолжался три дня. Циолковский сделал на нем два доклада: один — о космической ракете, вто­рой — о цельнометаллическом дирижабле. В заклю­чение делегаты просмотрели самодеятельную поста­новку пьесы о Самуиле Морзе, написанной председателем ассоциации А. П. Модестовым, и разъ­ехались».

В Москве Циолковский пробыл недолго, но с пользой для дела. Вскоре ассоциация издает от­дельной брошюрой его рукопись «История моего ди­рижабля». На обложке брошюры вызывающий под­заголовок: «Мытарства современных изобретателей-самоучек».

«Редакция «Известий Ассоциации натурали­стов», — писал в предисловии к брошюре А. П. Мо­дестов, — всенародно требует от имени Всероссий­ской ассоциации натуралистов (Союза самоучек) вы­яснения истины, ибо не в интересах трудящихся, чтобы изобретение Циолковского, если оно жизнен­но, продолжало лежать под спудом, как лежало рань­ше десятки лет».

О том, чем увенчалось это требование, речь пойдет впереди. А сейчас мне хочется рассказать, как изменилось отношение Константина Эдуардовича к любимой теме — космической ракете.

Незадолго до революции Циолковский безуспеш­но пытался найти единомышленников. Их не было. Зато сейчас ученый с лихвой вознагражден за дли­тельное невнимание.

— «Многоуважаемый Константин Эдуардович, — читал Циолковский в письме от Ассоциации натура­листов, — глубокий интерес вызывает ваша книга «Вне Земли». Поражает в ней обилие теоретических данных, выкладок и выводов строго научного харак­тера. Но главное отличие и ценность Вашего сочи­нения — это тот дух любви к человечеству и мощ­ное желание ему добра, которыми проникнута вся книга. Честь и слава Вам, дорогой коллега!»

«...очень и очень хорошая книга, она очень реаль­но представляет всю картину межпланетного путе­шествия. Каждая строка, каждая фраза дышит, мож­но сказать, совершенной правильностью. Все встре­чающиеся на пути затруднения Вы разрешаете по­средством физики и механики, а не обходите, как это обыкновенно делается почти во всех книгах. Вы предусмотрели все случаи межпланетного сообщения, как будто Вы сами его не раз совершали. В общем «Вне Земли» — даже трудно назвать повестью...» — так писал шестнадцатилетний одесский юноша В. П. Глушко, впоследствии член-корреспондент Академии наук СССР. Заканчивая свое письмо, Глушко выражал желание непременно достать «Ис­следование мировых пространств реактивными при­борами», опубликованное в 1911 -1912 годах. А вско­ре почта познакомила Константина Эдуардовича и с другими энтузиастами — Дмитрием Ивановичем Блохинцевым, ныне известным советским физиком, и Фридрихом Артуровичем Цандером. Снова выраже­ние восторга. Снова тот же вопрос: «Как получить экземпляр «Исследования мировых пространств ре­активными приборами»?»

Мне хочется подчеркнуть, что в переписку с Циол­ковским вступил Цандер, один из наиболее упорных его единомышленников. Цандер заинтересовался кос­мосом в 1908 году, когда только начали взлетать первые самолеты. О Циолковском он услыхал в гим­назии. Учитель космографии рассказал об «Иссле­довании мировых пространств реактивными прибора­ми», опубликованном в «Научном обозрении». В 1915 году Цандер приступил к экспериментальной проверке идеи Циолковского о космической оранжерее, выращивая горох и капусту в цветочных горш­ках, наполненных углем.

В первом же письме Цандер сообщил, что на протяжении нескольких лет разрабатывает проект межпланетного корабля. Еще год-другой, и он опуб­ликует его в «Вестнике Воздушного флота».

Хорошие письма! Они принесли много радости Циолковскому. Так приятно было узнать, что есть молодые, энергичные и горячо влюбленные в космо­навтику люди!

Знал ли Константин Эдуардович о встречах Цандера с Лениным? Неизвестно. Но даже если он не слыхал об интересе Владимира Ильича к делам кос­мическим, то политика государства в области науки не оставляла для Циолковского ни малейших со­мнений.

После знакомства с газетными вырезками из лич­ного архива ученого об этом можно писать с уверенностью. Бережно сохранил Константин Эдуардо­вич заметку, появившуюся в газетах в январе 1920 го­да. Она сообщала, что в Петрограде организуется комиссия по изучению атома с приданным ей вычис­лительным бюро. «Уже теперь, — читал Циолков­ский, — когда граница еще закрыта, русские ученые должны как можно дальше продвинуться к решению поставленной задачи. Слишком важно для России, чтобы на Западе знали, что творческие силы страны не исчезли, несмотря на разруху, вызванную войной, на голод, холод, блокаду...»

Вскоре после знакомства с полуистлевшей газетной вырезкой я узнал, что сообщение об организации в Петрограде Комиссии по изучению атома вызвало целую бурю. «Невозможного нет!» — так озаглавила Е. Драбкина свои воспоминания, опубликованные в декабрьском номере журнала «Новый мир» за 1961 год. Память смутно рисовала Драбкиной беседу с Лениным: речь как будто бы шла об Эйнштейне, межпланетных перелетах, атомной энергии. Вспомни­лось, что беседа велась на VIII съезде Советов, что Ленин держал какую-то газету или журнал с за­интересовавшей его статьей. Проверяя свою память, писательница пустилась на поиски этой статьи и обнаружила ее в английском журнале «Нейшен». Па­мять подсказала и место, особенно обратившее на себя внимание Владимира Ильича. Вот оно:

«Радиотелеграф принес нам известие, что один из русских ученых полностью овладел тайной атом­ной энергии. Если это так, то человек, который вла­деет этой тайной, может повелевать всей планетой. Наши взрывчатые вещества для него смешная игруш­ка. Усилия, которые мы затрачиваем на добычу угля или обуздание водопадов, вызовут у него улыбку...»

Ленин читает эту статью. Потом складывает журнал. И начинается разговор, свидетельницей которого оказалась Е. Драбкина. Она не запомнила всех под­робностей — разговор труден, но суть его ясна: речь шла о проблемах атомной энергии, освоения космоса, будущем человечества.

Нет, память не изменила писательнице! Свидетельством тому недавняя публикация газетой «Пари-Пресс» ошеломляющей записи Герберта Уэллса, сде­ланной после встречи с Лениным:

«Ленин сказал, что, читая его (Уэллса) роман «Машина времени», он понял, что все человеческие представления созданы в масштабах нашей планеты: они основаны на предположении, что технический потенциал, развиваясь, никогда не перейдет «земного предела». Если мы сможем установить межпланетные связи, придется пересмотреть все наши философские, социальные и моральные представления; в этом слу­чае технический потенциал, став безграничным, поло­жит конец насилию как средству и методу про­гресса».

Разумеется, Циолковский не читал статьи в «Нейшен», не слышал о высказываниях Ленина в беседе с Уэллсом, но зато он ощущал практически политику по отношению к ученым. Примечательно и другое сообщение. Константин Эдуардович вырезал его из газеты в апреле 1922 года, когда в Генуе происхо­дила Международная конференция, где устанавли­вались отношения с капиталистическими странами.

« —Что может дать Генуэзская конференция рус­ским ученым?

— Усиление общения с мировой наукой, — ответил корреспондентам академии П. П. Лазарев. — Последние четыре года научные работники России были отрезаны от Западной Европы и Америки. За­рубежная литература попадала к ним эпизодически, случайно...»

И действительно, вскоре после Генуэзской конференции в России стало известно об опытах Эрнеста Резерфорда, бомбардировавшего в июне 1919 года азот альфа-частицами и превратившего этим обстре­лом азот в кислород. Узнал Константин Эдуардович и о новом отношении к проблеме межпланетных поле­тов, сложившемся за рубежами нашей страны.

«Перелом в Зап. Европе и Америке в отношении к проблеме межпланетных сообщений», «Величайшая загадка вселенной», «Самая мощная машина в ми­ре», «Электромагнитные пушки сверхдальней стрель­бы», «Картины жизни на небесном корабле», «Про­блема межпланетного полета и судьба жизни на Земле...» Текст афиши, расклеенной осенью 1924 года, приглашал москвичей в большую аудиторию Фи­зического института Первого МГУ, как тогда назы­вался университет, на диспут с ошеломляющим на­званием: «Полет на другие миры».

Конные милиционеры тщетно пытались сдержать напор жаждущих прорваться в зал. Через кордоны контролеров проходили немногие счастливцы, измя­тые, с билетами в кулаках. Диспут пришлось дважды повторять, чтобы хоть мало-мальски удовлетворить интерес москвичей к удивительным загадкам кос­моса.

Эта шумиха, взволновавшая московскую (да, полужалуй, не только московскую) интеллигенцию, при­шла с Запада. Прослышав о работах профессора Годдарда, американские газетчики аршинными бук­вами сообщали, что он якобы намерен послать ра­кетный снаряд на Луну. Невероятное сообщение старательно подкреплялось правдоподобными дета­лями. Журналисты не преминули напомнить о том, что полет состоится обязательно в 1924 году — году великого противостояния, когда Земля и Марс под­ходили друг к другу на предельно близкое рас­стояние.

Разумеется, известие было вскоре опровергнуто, но оно оказалось зерном, упавшим на почву, обиль­но удобренную человеческой фантазией. Вот почему с такой энергией рвались на диспут студенты и раб­факовцы.

А незадолго до космического бума, столь нашу­мевшего в Москве, в Ленинград ушло письмо из Калуги. Циолковский, разгадав несостоятельность сообщений прессы, писал Перельману:

«Все работающие над культурой мои друзья — в том числе и Оберт с Годдардом. Но все же полет на Луну, хотя и без людей, пока вещь технически неосуществимая.

Во-первых, многие важные вопросы о ракете даже не затронуты теоретически. Чертеж же Оберта годится только для иллюстрации фантастических рассказов. Ракета же Годдарда так примитивна, что не только не попадет на Луну, но и не поднимется и на 500 верст.

Если желаете, мои мнения о работах Оберта и Годдарда можете сделать известными.

Ранее не писал, потому что не хотел мешать энтузиазму, который принес свои плоды делу...»

Попробуем разобраться в том, что скрывалось за этим письмом, и нам откроются интересные страницы истории ракетной техники.

Сначала о Роберте Годдарде. В 1920 году этот профессор из штата Массачусетс опубликовал в трудах Смисонианского института небольшую брошюру «Метод достижения крайних высот». В своей брошю­ре (не могу не подчеркнуть интересного совпадения) Годдард развивал ту же мысль, что и в 1903 году Циолковский. Он предлагал воспользоваться ракетой для исследования верхних слоев атмосферы.

Я далек от того, чтобы упрекать Годдарда в заимствовании (для такого упрека нет ни малейших оснований). Но не могу не отметить сходство мыслей ученых, не могу не подчеркнуть, что подобно иссле­дованию Циолковского, опубликованному «Научным обозрением», работа Годдарда прошла почти неза­метной и лишь несколько лет спустя была безудерж­но раздута предприимчивыми газетчиками.

Иначе сложилась судьба книги Германа Оберта. Изданная в 1923 году в Мюнхене, эта книга, как отмечает известный историк ракет Вилли Лей, «по какой-то непонятной причине распространилась очень широко». В дальнейшем я попытаюсь разъяснить то, что было объявлено непонятным Вилли Леем.

Вернусь я и к вопросу о взаимоотношениях Обер­та и Циолковского. От этих взаимоотношений тянутся некоторые нити к созданию смертоносных «Фау». Но о них впереди. Сейчас интереснее и важнее рас­сказать то, как воспринял сообщение о книге Оберта Циолковский. Он узнал о ней из небольшой заметки в «Известиях», озаглавленной «Неужели это не утопия?».

Такое уже не раз приходилось переживать старомy ученому: о нем ни слова. Но времена, когда Циолковский был одинок, прошли. В защиту его выступила Ассоциация натуралистов. «Известия» напе­чатали ее протест. Сославшись на ряд работ Циолковского, многим опередившего других ученых, познакомив читателей с отзывами по поводу этих работ, председатель ассоциации А. П. Модестов пи­сал: «Печатая эти справки, президиум Всероссийской ассоциации натуралистов имеет целью восстановле­ние приоритета т. Циолковского в разработке вопро­са о реактивном приборе (ракете) для внеатмосфер­ных и межпланетных пространств».

Не смолчал и сам Циолковский. Его ответом Оберту стала тоненькая брошюрка, изданная в 1924 году в Калуге. На обложке ее стояло — «Ра­кета в космическом пространстве». Земляк Констан­тина Эдуардовича, тогда молодой научный сотруд­ник А. Л. Чижевский написал предисловие на немецком языке. Разыскав профессора А. Л. Чижев­ского, я записал его рассказ о том, как издавалась эта брошюра — сегодня большая библиографическая редкость. О, мой собеседник отлично помнит, как одновременно обрадовался и огорчился Циолковский, узнав о книге Оберта! Два чувства боролись друг с другом: было приятно, что к проблеме вновь при­влечено внимание, что увеличилось число поборников межпланетного сообщения, но одновременно напоми­нало о себе и уязвленное самолюбие. Почему не упо­мянуты его работы? Циолковский хочет ответить Оберту. В знак протеста он переиздаст свою старую работу 1903 года. Переиздаст без каких-либо поправок.

Однако придумать остроумный ответ проще, не­жели осуществить. Вместе с Чижевским Циолковский отправился за помощью в губнаробраз. Посетителей встретили приветливо:

— Издать можем! Но печатать не на чем. Доставайте бумагу!

— А как добыть ее?

— Поезжайте на Кондровскую бумажную фабрику, почитайте рабочим лекции на научные темы. Они помогут.

Идея заманчива, но непосильна. Старому, больному человеку не проехать сорок километров в санях по морозу. И тогда, заручившись ходатайством губнаробраза, в Кондрово отправился Чижевский.

Рабочие фабрики с интересом выслушали его лек­ции. И помогли. Когда закутанный в тулуп Чижев­ский возвращался в Калугу, в розвальнях лежала бумага.

— А тем временем, — продолжал свой рассказ Александр Леонидович, — мой отец переводил «Исследование мировых пространств реактивными приборами» на немецкий язык. В прошлом профессор баллистики, он отлично понимал ценность работы Циолковского.

Но осуществить издание на немецком языке не удалось: запаса латинского, шрифта хватило лишь на небольшое предисловие. Чижевский написал по-не­мецки краткую историю исследования Циолковским проблемы межпланетных сообщений. Несколько слов (уже по-русски) добавил и сам Константин Эдуар­дович. «Дело разгорается, и я зажег этот огонь, — писал он. — Только тот, кто всю жизнь занимался этим трудным вопросом, знает, сколько технических препятствий еще нужно одолеть, чтобы добиться успеха....»

Вскоре тысяча экземпляров брошюры была напечатана. Со страниц калужской газеты «Коммуна» прозвучало доброе напутственное слово. Чижевский увез большую часть тиража в Москву. Вооружив­шись международными справочниками, он разослал ее в адреса примерно 400 исследовательских учреж­дений, занимавшихся проблемами авиации и аэроди­намики. Десяток экземпляров был отправлен лично Оберту и столько же Годдарду.

Так и пошла гулять по свету небольшая брошюрка, поражая мир тем, что в России уже много лет назад выполнены серьезные теоретические исследова­ния в области ракет.

Циолковский опубликовал работу двадцатилет­ней давности. И тем не менее зарубежные ученые восприняли ее с большим интересом. «Вашим трудом здесь многие заинтересовались, и посылались запро­сы», — так писал Циолковскому один из его герман­ских корреспондентов, после того как журнал «ZFM» сообщил о выходе брошюры «Ракета в космическое пространство». Интерес немецких ученых понятен: начиналась новая эпоха в истории ракеты. И не слу­чайно редакция советского журнала «Техника и жизнь» писала о переломе, который наметился в во­просе межпланетных сообщений в связи с работами Циолковского, Оберта и Годдарда, «что межпланет­ные сообщения из области фантазии переходят, на­конец, на реальную почву, этот перелом отразился, конечно, и в СССР...»

Разумеется, Циолковский знал о начале великого перелома. Среди газетных вырезок, сделанных Константином Эдуардовичем, сохранилась статья М. Лапирова-Скобло «Путешествие в межпланетные пространства». Циолковский с удовлетворением прочи­тал ее в апреле 1924 года на страницах «Правды». Но еще большую радость принесли Константину Эдуар­довичу письма М. Г. Лейтейзена. Хранящиеся в небольшой архивной папке, они воскрешают любопыт­ную страницу истории — первую в нашей стране попытку сплочения будущих завоевателей космоса.

Однако, прежде чем рассказать о том, что поведали старые письма, необходимо упомянуть о фактах, недавно опубликованных Л. К. Корнеевым. Корнеев сообщает, что 20 января 1924 года на заседании теоретической секции Московского общества любите­лей астрономии Ф. А. Цандер сделал доклад о межпланетном корабле и предложил организовать в СССР Общество изучения межпланетных сооб­щений.

Идея не повисла в воздухе. Тремя месяцами позднее, в апреле 1924 года, 25 слушателей Академии Воздушного флота имени Н. Е. Жуковского, где тогда работал Цандер, образовали при Военно-науч­ном обществе секцию межпланетных сообщений. Цель новорожденной секции — изучить реактивный двигатель, найти ему практическое применение. На первом же собрании дружно постановили: просить Циолковского о научном руководстве. С этого и на­чалась переписка Константина Эдуардовича с ответ­ственным секретарем М. Г. Лейтейзеном.

Из этой переписки мы узнаем, что в ответ на почетное приглашение Циолковский послал москвичам свои книги. Лейтейзен сообщает, что книги читаются нарасхват, что секция преобразуется в Обще­ство изучения межпланетных сообщений. Почетными членами этого общества избираются Ф. Э. Дзер­жинский, К. Э. Циолковский, Я. И. Перельман, Г. М. Крамаров. В печати появляются со­общения, что новая организация решила заняться разработкой проекта самолета с реактивным двига­телем и ракетой «для полета вверх на 100 верст». Занятия многообещающие, интерес к ним велик, и москвичи приглашают Константина Эдуардовича прочитать публичную лекцию в Политехническом му­зее о ракетах и межпланетных сообщениях. Увы, Ци­олковский болен. Такая поездка ему не по силам. Лекцию прочел профессор Лапиров-Скобло.

«Уважаемый Константин Эдуардович! — писал на следующий день Лейтейзен. — Наш вчерашний вечер, посвященный межпланетным путешествиям, прошел с чрезвычайным успехом. Билеты были рас­проданы задолго до начала лекции, и администрация музея была вынуждена вызвать наряд милиции, что­бы удержать ломившуюся публику. Имевшаяся у нас литература (преимущественно Перельман) была рас­продана моментально: очень досадно, что мы не име­ли Ваших работ...»

Вероятно, лекция Лапирова-Скобло произвела на собравшихся большое впечатление. Как вспоминает Г. М. Крамаров, после нее в общество записалось около 200 человек.

К сожалению, первый в мире союз межпланетчиков просуществовал недолго. Не в меру ретивые администраторы закрыли его. Но даже самым усерд­ным консерваторам уже не по плечу закрыть дело жизни Циолковского. Зажженный им огонь разго­рался все ярче...

То, чего не могли (или не хотели) понять те, кто распустил общество, не вызывало сомнений у людей науки. Бережно переписал Циолковский документ, звучавший, как призыв к борьбе. Я имею в виду письмо почетного члена Академии наук Д. А. Граве, адресованное членам кружков по исследованию и за­воеванию мирового пространства.

«Товарищи! — писал академик Граве. — Эти кружки встречают несколько скептическое к себе отношение во многих общественных кругах. Людям кажется, что дело идет о фантастических, необосно­ванных проектах путешествий по межпланетному пространству в духе Жюля Верна, Уэллса, Фламмариона и других романистов.

Профессиональный ученый, например академик, конечно, не может стоять на такой точке зрения. Мое сочувствие к Вашим кружкам покоится на серь­езных соображениях. Уже 5 лет тому назад я ука­зывал на необходимость использовать электромагнит­ную энергию солнца... Единственный способ практи­ческого подхода к этому намечен русским ученым К. Э. Циолковским: при помощи реактивных приборов или межпланетных аппаратов, которые... явля­ются реальной действительностью завтрашнего дня...»

«Реальная действительность завтрашнего дня» цепко притягивает к себе Циолковского. Он ни на се­кунду не забывает своих давних мыслей о создании ракет с атомным двигателем. Нет, не зря в первые же годы революции он вырезал из газеты заметку о Комиссии по изучению атома! Неугомонного старика из Калуги интересовало все новое. И чутье не изменило ему: дорога к дальнейшему росту тяги и скорости ракетного полета действительно ушла в дебри физики. Пройдет несколько лет. Циолковский вновь задумается над возможностями, использования атомной энергии для космических полетов и двинется по этой трудной, непроторенной дороге. Но это произойдет позже. А пока ученый делает непонятный зигзаг — он пытается взять реванш за те поражения, которые неоднократно терпел, защищая свой дирижабль.

«Утопия или реально осуществимый план?

Диспут о дирижабле Циолковского.

Металлический дирижабль будет поднимать 1 000 человек.

Кто такой Циолковский?»

Под этим четырехэтажным заголовком появился на страницах «Вечерней Москвы» отчет о диспуте по поводу дирижабля Циолковского, состоявшемся 3 мая 1925 года.

Хлопотную подготовку к шумному диспуту взяла на себя Ассоциация натуралистов. «Не в интересах трудящихся, чтобы изобретение тов. Циолковского, если оно жизненно, продолжало лежать под спу­дом...» Так писал председатель АССНАТа А. П. Мо­дестов в предисловии к брошюре Циолковского «История моего дирижабля». Эти слова стали лейт­мотивом подготовительной работы, длившейся более года.

Вы, вероятно, помните: «История моего дирижабля» вышла в свет с подзаголовком «Мытарства современных изобретателей-самоучек». Подготавливая публичную дискуссию, ассоциация всячески подчеркивала тяжесть этих мытарств. Вероятно, именно тогда и передал Циолковский АССНАТу многочисленные иностранные патенты на свой дирижабль, кото­рые, как я уже рассказывал, обнаружил П. К. Сорокеев.

Да, подготовка к диспуту велась серьезно. В ар­хиве Политехнического музея хранится документ об откомандировании в конце 1924 года АССНАТом в Калугу Я. А. Раппопорта «для обследования на­учной деятельности члена Ассоциации натуралистов К. Э. Циолковского».

Обследователь быстро превратился в друга. Проникшись идеей Циолковского, он поддерживал про­ект аэростата как только мог. Вряд ли дирижабль Циолковского имел другого столь же преданного по­борника, как Яков Айзикович Раппопорт...

Готовый к схватке, Циолковский спешит в Москву. Поезд втягивается под стеклянный свод Киевско­го вокзала. Старый человек выходит на привокзаль­ную площадь.

Вероятно, многое в Москве времен нэпа вызывало недоумение Циолковского. А быть может, ему было не до наблюдений. Ведь он, вероятно, изрядно повол­новался, ожидая начала дискуссии.

Однако все прошло хорошо. Море голов увидел Константин Эдуардович, выйдя на трибуну. Без ма­лого сорок лет минуло с тех пор, как в этом же зда­нии он докладывал о своем проекте. Тогда с его цельнометаллическим аэростатом познакомились А. Г. Столетов, Н. Е. Жуковский и еще несколько математиков и физиков. А ныне словно раздвинулись стены. Большую аудиторию музея заполнила моло­дежь. В президиуме председатель Ассоциации нату­ралистов А. П. Модестов, академик Г. М. Кржижа­новский, профессор В. П. Ветчинкин...

Под бурные аплодисменты закончил свое выступление Циолковский. Фоторепортеры защелкали зат­ворами зеркалок. Константин Эдуардович нацелил в зал слуховую трубку. Ее рупор обшаривал аудито­рию, словно стараясь уловить возникающие вопросы. Впрочем, вопросов не очень-то много. Участники диспута единодушны: надо воплощать идею Циолков­ского!

Цельнометаллический аэростат получил путевку в жизнь. Понимал ли в тот миг Циолковский, что воздухоплавание далеко не главное направление тех­ники летания? Вероятно, нет. Думаю, что он не по­нял этого до самой смерти.