* Первые две страницы рассказа утрачены безвозвратно. Мы собирались, да так и не собрались их восстановить. Впрочем, насколько я помню, ничего особенно интересного там не было — сидит у себя на даче редактор, клянет дурную погоду и правит скучную рукопись. (Примечание Б. Стругацкого.)
...уравновешенными и добропорядочными людьми. Я вздохнул и посмотрел в окно. Дачный поселок спал. Было тихо, только дождь шуршал да подвывала во сне дворняга соседей. Мокрая, унылая, свернувшаяся в клубок под крыльцом. Я взялся за вторую папку и проработал еще часа полтора.
Академик успел стушеваться и уйти с головой в научную работу, аспирантка сделала небольшое открытие и ушла от Володи, когда сквозь шум дождя я услыхал какие-то новые звуки. Сначала я подумал, что это мокрая дворняга бродит в палисаднике. Но потом кто-то отворил дверь в сени, и в сенях что-то загремело — наверное, канистра, в которой я носил керосин из лавки. В дверь постучали, и раньше, чем я ответил, дверь отворилась. На пороге стоял совсем незнакомый человек в очень странном костюме. От удивления я даже, кажется, открыл рот. Человек затворил за собой дверь и сказал:
— Извините, можно у вас погреться?
Я смотрел на него. Он был весь мокрый и грязный с ног до головы, и у него зуб на зуб не попадал от холода. Я на всякий случай встал и сказал нерешительно:
— З-заходите...
На нем была толстая куртка с множеством карманов, стеганная, словно ватник, а из-под куртки торчали ноги в черном балетном трико в обтяжку. Обуви на ногах не было никакой. Это уже само по себе было странно, но он еще весь был вывалян в грязи, даже лицо было в грязи, будто его километра три протащили по деревенской улице волоком.
Он присел на табурет и улыбнулся. Улыбнулся весело, но с трудом — у него лицо сводило от холода. Я молча притащил керогаз и стал его разжигать, а незнакомец сидел, обхватив себя руками за плечи, и звонко стучал зубами. Я разжег керогаз. Незнакомец с трудом выговорил «спасибо» и протянул руки к огню. От куртки сразу повалил пар, и запахло сыростью.
— Где это вы так? — спросил я. — Машина застряла?
Он посмотрел на меня, засмеялся и сказал:
— Ага, машина.
Он совсем не походил на человека, у которого застряла машина. У него было худое веселое лицо, очень смуглое, какое-то хитрое и довольное, словно он только что кого-то очень ловко обманул или перехитрил. И весь он был ловкий, крепкий, прочно сбитый. Было в нем что-то от молодого Мефистофеля.
— Далеко? — спросил я.
— Километров пять отсюда, — сказал он. — Я зашел в поселок, смотрю — везде спят. Ну, думаю, имею один грипп. А тут ваше окно. Я так обрадовался, ей-богу!
— Слушайте, — сказал я. — Снимите ваш балахон. Он же мокрый насквозь.
Он посмотрел на меня, подумал и стал снимать куртку. Никогда в жизни я не видел такой сложной куртки. На ней было штук двадцать молний, и больше всего она напоминала пояс для спасения на водах. Он снимал ее минут пять, время от времени вздрагивая и судорожно поводя плечами.
— А где ваши ботинки? — не вытерпел я.
— В грязи утопил, — ответил он и опять засмеялся. — Грязь у вас здесь — прямо первобытная. Хорошо!
Под курткой у него оказалось все то же облегающее трико без ворота. Я хотел взять у него куртку и развесить в сенях, но он сказал:
— Нет, не надо, спасибо. Я так.
— Что значит — так? — удивился я. Он свернул куртку в рулон и положил у своих ног. — Так она и до утра не просохнет.
Он хихикнул.
— Не беспокойтесь, ей-богу. Мне до утра ждать не придется. Пусть здесь полежит.
И тут я заметил одну странную вещь. Эта черная рубашка у него тоже была вся в грязи. Грязь уже подсохла и отваливалась серыми струпьями. Я сразу подумал: как это так много грязи могло попасть ему под куртку? С другой стороны — глупо лазить под машиной в трико, если есть толстая стеганая куртка.
Незнакомец грел руки над керогазом и смотрел на огонь. Он задумчиво улыбался. Странное у него было лицо. По-моему, он совершенно забыл обо всем — и обо мне, и о первобытной грязи... Конечно, про машину он врал, но кому придет в голову бродить ночью под дождем в таком балетном наряде?.. Чем-то он мне нравился все-таки — может быть, по контрасту с нудным престарелым академиком... Я сказал:
— Хотите водки? — Он все еще вздрагивал и поеживался.
Он поднял на меня глаза, и я увидел, что он колеблется. Тогда я встал, сходил за водкой и принес два стакана. Он уставился на водку, затем снова посмотрел на меня.
— Знаете... — нерешительно сказал он. — Пожалуй, не стоит... — Он снова посмотрел на водку и вдруг махнул рукой. — А ну их всех! Выпью!
Он взял свой стакан, чокнулся со мной и выпил залпом. Я пододвинул ему холодные котлеты и налил еще. Он подмигнул мне, снова махнул рукой и снова выпил.
— Все равно никто не узнает, — заявил он. — А узнают, так тоже не беда.
Я заметил у него на ладони свежие царапины. Под ногтями было полно грязи, а один ноготь был сломан и надорван, и на нем запеклась кровь.
Он взял с тарелки котлету, сунул ее целиком в рот и невнятно спросил:
— Что тут у вас новенького?
— Где это — у нас?
Он немножко смешался.
— Ну здесь, в этих краях... И вообще... Я на своей машине газет не получаю.
Я сказал, что на своей даче тоже не получаю газет. Он кивнул и снова протянул руки к огню.
— А тут у вас ничего... Только холодно.
— Погода дрянная, — сказал я. — Лето называется...
— Да, погодка не летняя, — сказал он с удовольствием. — Дождь. Кругом дождь. Я там влез в кусты — мокро, ужас! — Он радостно засмеялся.
Странный он был человек: грязный, мокрый, промерзший и все-таки чем-то необычайно довольный.
— Так что же у вас за машина? — спросил я иронически.
— «Победа», — быстро ответил он. Слишком быстро.
— Не вездеход?
— Да нет, пожалуй, не вездеход.
— И вас, конечно, снесло в кювет, — сказал я.
— А почему — конечно? Впрочем, действительно снесло. И представьте себе, именно в кювет... А скажите, сельсовет у вас тут есть?
Врал он весело и совершенно откровенно — он даже не пытался скрывать этого.
— Нет, сельсовета у нас нет, — сказал я медленно. — У нас дачный поселок. А зачем вам сельсовет?
Он засмеялся мне в лицо:
— А как же! Машину вытащить надо? Надо. А чем тащить? Трактором?
— Да, — сказал я неопределенно. — Действительно... Трактором.
Наступило молчание. Он смотрел на меня с откровенной насмешкой. Тогда я сказал внушительно:
— А вот милиция у нас есть. Совсем рядом — через два дома...
Незнакомец замахал на меня руками.
— Ну зачем же милиция?! — закричал он. — Давайте уж как-нибудь обойдемся без милиции!
— Давайте, — согласился я. Он мне нравился несмотря ни на что. Бдительность моя дремала.
— Славный у вас поселок, — заявил он неожиданно. — Тут дачу можно снять?
— Чего славного? — проворчал я. — Грязища да скука...
— Скука? Какая же это скука? Кругом зелень, речка, наверное, есть...
— Речка есть, — сказал я.
— Ну вот видите! И девушки здесь, наверное, приятные...
— Откуда здесь девушки, — сказал я сердито. — Одни жены дачные — поперек себя шире...
Он так и залился смехом, совершенно детским, и долго не мог остановиться, а потом вдруг настороженно прислушался и спросил:
— А до города далеко отсюда?
— Километров тридцать.
Я увидел, что вокруг его свернутой куртки натекло воды. Я нагнулся и протянул к куртке руку — он поймал
меня за запястье.
— Не надо... — попросил он. Пальцы у него были горячие и твердые, как железо.
— Она же вся мокрая... — сказал я и попытался освободиться.
Он легко отвел мою руку.
— Ей-богу, не надо. Так высохнет. И потом я скоро все равно пойду.
Он отпустил мою руку.
— Куда же вы пойдете в такой дождь? — сказал я. — Оставайтесь ночевать.
Он подмигнул мне.
— А машина? Вдруг сопрут!..
— Как хотите, — сухо сказал я. Все-таки он очень утомлял, этот странный человек.
А он весело запел «Как в моем садочке...», опустился на корточки и стал разворачивать свою неприкосновенную куртку. Когда он развернул ее, откуда-то выпала маленькая черная коробочка и стукнулась об пол. Он ее сразу подхватил и сунул обратно в куртку. Я заметил только, что на коробочке горел зеленый огонек.
— Чуть не раскокал... — прошептал незнакомец и снова свернул куртку изнанкой внутрь. Я промолчал.
Он легко вскочил и бесшумно подошел к окошку. Я сидел и смотрел, как он, прижав лицо к стеклу, вглядывается в темноту.
— Это главная улица, да? — спросил он, не оборачиваясь.
Я сказал, что главная. Великолепного сложения был этот человек — стройный, плечистый, настоящий боец. Черное трико словно обливало его.
Он повернулся, несколько раз прыгнул на месте — мягко, как кот, и сказал весело:
— Вот я и обсох. Спасибо.
— На здоровье, — буркнул я и подумал, а не спросить ли у него все-таки документы.
Но в эту минуту на улице взревели моторы, и в окна ударил свет прожектора.
— Прекрасно! — сказал незнакомец. — Это за мной.
Он сразу как-то подтянулся, перестал улыбаться, торопливо подобрал и набросил на плечи свою куртку и снова подошел к окну. Я увидел, что он открывает окно, и на всякий случай поднялся. На улице под дождем стояли две огромные машины на гусеницах. Послышались голоса. Незнакомец открыл окно и высунулся по пояс. «Сейчас он сунет руку в задний карман...» — подумал я и приготовился на него прыгнуть. Но он только крикнул:
— Ксан Ксаныч, я здесь!
На улице радостно заорали в несколько голосов. Послышался беспорядочный топот, зачавкала грязь. Злобно взвыла напуганная соседская дворняга. В сенях загремело — вероятно, все та же канистра, — кто-то чертыхнулся сдавленным голосом.
Незнакомец повернулся и шагнул мимо меня. Дверь распахнулась. В комнату ввалились сразу трое — удивительно, как они втиснулись. Один, маленький, в мокром черном плаще, остался на пороге, а двое — бородатый и в очках — сразу кинулись к моему незнакомцу и принялись его обнимать.
— Жив, Вовка, жив!..
— У-у, медведь здоровый...
— Руки-ноги целы?.. Ой, не дави так!..
— А где она? — спросил незнакомец.
— Кончилась, Вова! — сказал бородатый и лихо сдвинул шляпу на затылок. — Ничего, главное — ты у нас остался...
— ...нашли? — тут мой незнакомец употребил какое-то сложное слово, какой-то, видимо, термин, которого я не понял.
— Все, все нашли, — нежно сказал бородатый и снова обнял его. — Все нашли и еще полмешка луку в придачу!..
— Штаны твои нашли... — сказал очкастый.
Маленький в черном плаще все смотрел на меня, приятно улыбаясь одними губами. У меня было такое ощущение, что я ему очень не нравлюсь.
— А я-то искал-искал, — сказал незнакомец. — Нет штанов! В грязи вывалялся как свинья. Куртку сразу нашел, а штаны — нет.
— Ну, пошли, — сказал бородатый и поволок незнакомца к выходу. Незнакомец дошел до дверей и вдруг остановился.
— Подождите, с хозяином надо проститься... — Он повернулся ко мне. — Спасибо вам за ласку, товарищ... Простите, не знаю вашего имени-отчества...
Он добродушно и растроганно улыбнулся и вдруг подмигнул. Я молча поклонился. Мне было неловко. Все смотрели на меня, особенно — маленький в черном плаще. Незнакомец сунул-таки руку в задний карман, покопался там, что-то вытащил, вложил мне в ладонь и вышел. Остальные последовали за ним, разговаривая во весь голос, и даже двери за собой не закрыли.
Я поднял руку к глазам. На ладони у меня лежал камешек. Обыкновенный камешек, пористый, серенький, похожий на песчаник. Голоса уже раздавались во дворе. Отчаянно заливалась дворняга. В голове у меня все шло кругом, и я ничего не понимал.
Вдруг кто-то сказал: «Извините». Передо мной стоял тот, в черном плаще, и приятно улыбался.
— Извините, — повторил он и осторожно взял камешек у меня с ладони.
— Что это? — спросил я.
Он внимательно посмотрел на меня, потом — мельком — на камешек, потом снова на меня.
— Это так... Шутка... Спокойной ночи. Простите нас за беспокойство...
Он повернулся и вышел, плотно прикрыв за собой дверь.
За окном взревели моторы, и свет фар снова скользнул по окну.
Я посмотрел на пустую ладонь. Шутка, подумал я. Вот так шутка... Я стоял посреди комнаты, смотрел на стол, где громоздилась история престарелого академика, на пустой табурет, на воняющий керогаз, на мокрый след неприкосновенной куртки на полу и слушал, как затихает, удаляясь, рев могучих моторов.