"Техника-молодежи" №4-1982

ЮРИИ МОРАЛЕВИЧ, писатель

— Комсомол развивает в человеке самые лучшие качества, — напутствовал меня наш капитан шхуны, старый большевик. — А ты на всю Одессу самый молодой комсомолец. Гордись этим, но не задирай нос.

И я, тринадцатилетний, досрочно принятый по его рекомендации в комсомол, стал скромно гордиться. Но, помимо моей воли, нос сам по себе немного задирался. Он и на ноги повлиял: походка у меня стала очень гордая, не по росту и возрасту. Именно такой походкой, полный комсомольского самосознания, я погулял по Дерибасовской и направился на шхуну, которую ремонтировали в мастерских имени Чижикова, неподалеку от базы гидроавиации. По пути я решил поглазеть на догоравший завод, бывший Баханова, который подпалила какая-то контра. Решил и тут же забыл: едва я свернул под железнодорожный виадук, как увидел страшную картину. На узкой дороге у насыпи лежал, сломав левое крыло и задрав к небу правое, разбитый гидросамолет. Он превратился в кучу фанеры, щепок и лохмотьев зеленой материи.

Летчика, вероятно, уже увезли в больницу или морг.

Но что это? В разбитой кабине возился парнишка примерно моих лет. Он отвинчивал и снимал какие-то приборы и трубочки. При виде такого варварства мое комсомольское сердце, как и полагалось, запылало справедливым гневом.

— Ты что делаешь? — коршуном кинулся я на расхитителя государственного имущества. — Это тебе игрушки? У нас и так самолетов кот наплакал, а ты последние раскурочиваешь?..

В тесном, да еще перекошенном гнезде авиатора началась жестокая борьба. Лицо паренька с нежной, прямо девичьей кожей и тонкими чертами стало пунцовым. Я изловчился, вырвал у него разводной французский ключ и вышвырнул в дорожную пыль. Но одолеть его не сумел. При миловидном лице у паренька оказались мускулы не хуже моих, моряцких. С трудом переводя дух, он сердито сказал:

— А ты дурак. Не разобрался и налетаешь... Я же приказ выполняю. Пусти мою руку и выслушай как человек.

— Ну, говори, — все еще грозно согласился я. — Это тебе та контра приказ дала, что кожзавод запалила?

— Контра? — усмехнулся мой противник. — Вижу, что ты из дальнего села. Знал бы ты базу гидроавиации...

— Да бывал я там! Отсюда до нее меньше версты.

— Может, даже Алексея Васильевича знаешь?

— Старшего летчика?! Да я у него дома чай пил! Ольгиевская, дом пятнадцать, угол Княжеской. Направо во дворе. Он мне мотоцикл давал покататься. У него же их аж три.

— Верно! «Харлей-Дэвидсон» целых семь коней, «Самбим» на три коня и «Вандерер» на полторы лошадки. Я «Вандерер» ремонтировал.

— А я на нем катался! — обрадовался я, уже поняв, что это абсолютно наш парень. — А ты что вообще делаешь?

— В гидроавиации работаю. У Алексея Васильевича.

— Юнгой, что ли? В летчики ты еще маловат. Вот я уже комсомолец, и то пока не матрос, а только юнга.

— Что комсомолец — это ты врешь. Не дорос еще, и нос мокрый.

Я тут же предъявил кандидату в летчики свой не очень красивый временный комсомольский билет с датой 10 июня 1920 года. Парень перестал улыбаться с иронией и уже дружелюбно произнес:

— Ну, молодец. А я только собираюсь. С этим самолетом знаешь какая беда вышла? Гидросамолеты и над сушей летают, но садятся только на воду. А у этого в полете мотор заглох. Летчик очень хороший, но до моря не смог дотянуть. Сел прямо на улицу. Аэроплан старый, гниловатый, вот и рассыпался. Чтобы пацаны всякие штучки не растаскали, Алексей Васильевич приказал мне снять все ценное и принести в гидроавиацию.

— Летчик убился?

— Зачем же? Поцарапался щепками и ногу повредил. В больнице быстро поправится. Ну, давай знакомиться. Зовут меня Сергей, а фамилия Королев.

— Всю Одессу знаю, а тебя первый раз вижу!

— А я в Одессе не такой уж знаменитый. Таких ребят тут тысячи.

— Погоди! — спохватился я. — Рядом с Алексеем Васильевичем мой лучший друг живет. Только на третьем этаже. Вилька Ястржембский. Он меня и в гидроавиацию привел.

— Ого! — поднял руку Сергей. — Толковейший парень. Я его знаю. Просто технический талант!

— Гений! — твердо поправил я. — Самый натуральный!

— Может, даже гений, — согласился Сергей. — Не возражаю.

Так я стал другом сразу двух гениев, потому что после нескольких встреч убедился, что Сергей тоже из этой высокой категории. Правда, Вилик был больше гениален своим тонким мастерством и знанием всякой электротехники. А Сергей разбирался буквально во всем и всюду быстро находил правильные решения. Впрочем, особенно его увлекало то, что связано с полетами. Я его слушал буквально с открытым ртом и выпученными глазами.

— Ты думаешь, — говорил он, — гении не ошибаются? Еще как! К примеру, взять Ньютона. Уже два века все признают его великим гением. А когда он изучал силы, действующие на тело, то построил хорошую модель кареты, только не с конной тягой. Сзади установил медный паровой котел, вывел наверх паровую трубку и загнул ее назад. Расшуровал котел подвешенной спиртовкой, из трубки стал сильной струей бить пар. И маленькая карета не просто поехала, а помчалась.

— Вот здорово! — восхитился я. — Просто гениально!

— Погоди, торопыга! Моделями проверяют многое. После удачного опыта Ньютон решил сделать настоящую карету и ездить без лошадей силой паровой струи.

На снимках слева направо: Сергей Королев в пятилетнем возрасте, во время учебы в МВТУ и на космодроме Байконур в 1963 году.

— И я бы так сделал, если бы сообразил.

— Не перебивай! Настоящая карета получилась, отличная, с громадным медным котлом и топкой для угля и дров. Слуги налили воды, расшуровали топку. Ньютон сел впереди, чтобы рулить передними колесами. Все предусмотрел! А карета стоит. Приказал он слуге шуровать в топке получше. Пар бьет из трубки, аж грохочет. А карета будто приклеилась к дороге, ни с места. Приказал Ньютон зевакам подтолкнуть ее. Поехала и тут же стала. Что тут за причина? Подумай и скажи. Я подожду, мне не к спеху.

— Зато мне к спеху! — рассердился я. — Нечего в дразнилки играть. Я никакой не гений, чтобы ошибки гениев разгадывать.

— Я с тобой не играю, — спокойно возразил Сергей. — Просто хочу, чтобы ты сам раскумекал. Голова у тебя неплохо работает.

Как я ни «кумекал», ничего похожего на разгадку в мыслях не появлялось. Я вздохнул и тихо попросил:

— Будь человеком, скажи сам. Мозга за мозгу зацепилась.

— Ладно, слушай! Великий математик и физик приказал переделать карету обратно на конную тягу. Он быстро понял свою ошибку: при тех же давлениях пара и скорости струи карета была больше модели в сотни раз. Ученый подсчитал нужную скорость струи и оказалось, что, как ни шуруй, скорее котел взорвется, но нужной тяги не получится. Ему бы вместе котла несколько ракет поставить. У них огневая струя очень быстрая. Не знаю, почему он этим не занялся. Вот бы опыт проделать. Но для огневой струи пороха не найти. Может, для начала попробовать паяльную лампу?

Не знаешь, где бы ее взять?

— А ты у Вилика Ястржембского спрашивал? У него все есть!

— Все есть, а лампы нет.

— Можно пошукать в другом месте! — Я уже горел желанием осуществить опыт. — А она у нас тележку покатит или полетит?

— Вот загнул! — печально усмехнулся Сергей. — У меня идея попроще, но тоже интересная. Так пошукаешь?

И я кинулся добывать этот «реактивный двигатель».

Дня через три мои старания увенчались успехом. Дело было за горючим. Сережу Королева я нашел у старшего летчика. Там же был и Вилик. Они втроем налаживали могучий семисильный «Харлей-Дэвидсон».

Алексеи Васильевич к опыту отнесся скептически. Он глянул на старую лампу, усмехнулся и сказал:

— Это вам не волшебная лампа Аладдина. Получится много шума из ничего. Я Сергею отказался дать лампу с базы, так как считаю это пустой затеей. Но если достали, то забавляйтесь на здоровье. А бензин дам.

Мотоцикл старшему летчику пришлось налаживать уже в одиночестве. Мы кинулись проводить экспериментальные работы на заранее выбранном «полигоне». На пустыре, носившем загадочное название Когановской горки, мы облюбовали две одинокие акации, которые росли в трех десятках метров одна от другой. Я на шхуне выпросил у боцмана два бронзовых шкивочка от шлюпочной оснастки. А Вилик приволок изрядный моток тонкой железной проволоки. Он тут же полез на акацию, чтобы закрепить проволоку повыше, но Сергей остановил его:

— Не затрудняй опыта. Какая нам разница: будет лампа бегать в аршине от земли или в пяти аршинах? Ведь ниже удобней, лишь бы лампа за бурьян не цеплялась.

Да, хоть оба натуральные гении, но Сергей был явно гениальней. А мои шкивочки он очень одобрил: такие хорошо покатятся! Мы их прикрепили «гуськом» к лампе все той же проволокой. А натянуть проволоку струной — это уж была моя забота, и я на обоих гениев покрикивал. Не напрасно я на шхуне уже тысячи раз выполнял команду боцмана: «Набить фалы в струнку, чтоб звенели!»

Вилька попробовал натяжение проволоки и похвалил:

— В своем деле ты тоже немножко гениален!

И вот Вилик разжег лампу. Она покоптила сколько положено, затем горелка разогрелась и загудела. А мы продолжали работать насосом, пока она не стала довольно грозно рычать.

Тогда Сергей дал знак на запуск. Я не сомневался, что это было впервые на нашей планете. Под восторженные вопли экспериментаторов паяльная лампа в начале лета 1921 года резво побежала по проволоке. И вдруг я испугался. Ведь она докатится до второй акации, трахнется с разгона о ствол и взорвется как бомба. Я кинулся вдогонку, чтобы отвратить катастрофу, но Сергей меня остановил:

— Не трогай! Она сама станет.

Так и вышло. Проволока под весом лампы прогибалась, и у самой акации «двигателю» пришлось катиться довольно круто вверх. И лампа сама остановилась, даже чуть поползла обратно, продолжая яростно рычать. Сергей заранее учел, что реактивная тяга паяльной лампы не осилит этот подъем.

Мы с восторгом гоняли лампу по проволоке, пока не кончился бензин. И только на последних «рейсах», когда она, уже почти без груза топлива, мчалась все быстрей, Сергей чуть придерживал ее у дальней акации.

Когда Вилик уже сматывал свою драгоценную железную проволоку, Сергей со вздохом сказал:

— Хорошо у нас получилось. Но пороховые ракеты тоже очень интересно. И не шутихи какие-нибудь, что на Новом базаре продают, а большие, хотя бы в пудик или два. Такая высоко взлетела бы. Может, на полверсты или версту.

Вилик никак не отреагировал, но, когда мы попрощались с Сергеем, он с видом заговорщика прошептал мне в самое ухо:

— Порох можно добыть. Хоть сто пудов. Артсклады за Хлебным городком сам знаешь. Те самые, что в августе восемнадцатого года целую неделю грохали, все вокруг разворотили. Там и сейчас снарядов тысячи валяются. А вокруг развалины. Я специально ключик сделал. С лапками под трехдюймовую шрапнель. Головки отвинчивать. А внутри шрапнельные шарики канифолью залиты. А под ними у донышка дымный порох. Около фунта наберется. Сорок снарядов — вот тебе и пуд хорошего пороха. Займемся?

К вечеру мы были обладателями двух пудов с изрядным «гаком» отличного черного пороха. Вшестером доставили ценный груз ко мне в пустовавшую квартиру (мои отец и мать были на фронте) и уложили под кровать. Взорвись этот мальчишечий «артсклад» — и от трехэтажного дома осталась бы груда развалин.

На следующий день Сережа Королев посетил Вилика, и тот в полном ликовании заявил:

— Ну, Серега, есть порох! Столько, что один и не поднимешь.

— Бездымный?

— Нет, черный, вроде охотничьего. Мы его из шрапнельных стаканов наковыряли. Головки я отвинтил, а канифоль выплавили.

— Выплавили?! — Я увидел, что глаза Сергея гневно запылали, а пальцы сжались в кулаки. — Да будьте вы прокляты с вашим порохом. Я понимаю, когда люди идут на важное дело, где от опасности не спрячешься. Смелые люди! А вы?.. Рисковали жизнью для опыта? С таким опытом можно было и подождать. Не нужно мне вашего пороха!

— Так большущая же ракета получится, — промямлил Вилик.

— Ладно, — с угрюмым видом сдался Сергей. — Не топить же порох в Арбузной гавани. Будем делать ракету. Сначала надо на болванке склеить большую трубу длиной в два наших роста. Возле крыльца Алексея Васильевича я видел ровное бревнышко. На нем и будем выклеивать корпус. Слоев десять старых газет. Такой бумаги мы наберем. Только где муку добыть?

— На шхуне пару стаканчиков выпрошу, — пообещал я.

Трубищу мы выклеили просто отличную. Клейстера хватило не на десять, а на семнадцать слоев. Когда ее с бревнышка стянули, я одного пацана, чтоб не лез с глупыми вопросами, так стукнул ею по темечку, что даже звон по двору пошел.

Заряжали ракету — громадный и легкий корпус — прямо у меня в комнате. Его перевернули вниз прочным, склеенным в виде острого фунтика наконечником, который мы назвали «протыкатель воздуха». Слова «обтекатель» тогда и сам Сережа не знал. Порох засыпали большой жестяной кружкой.

Наступил тревожный и радостный день запуска нашего трехметрового чудища толщиной почти с телеграфный столб. Мы знали, что дымный порох горит слишком быстро. И Сергей, чтобы замедлить горение, намешал в него изрядную дозу сыроватых опилок. Запуск наметили провести на пустыре, где еще в царское время сгорел большой пробочный завод. Продираться пришлось сквозь дремучие бурьяны почти в наш рост, да еще с колючками.

Стартовую площадку мы старательно выпололи и вытоптали в центре пустыря. Тяжелую ракетищу установили строго вертикально по отвесу — камню на веревочке и подперли четырьмя жердями, заготовленными заранее.

Все было готово. Сергей, явно взволнованный, присел у ракеты, почиркал ужасно вонючей спичкой кустарного производства и поджег самодельный бикфордов шнур. Дав знак отбегать, он и сам кинулся в колючие дебри.

Примерно полминуты ракета стояла как столб в мертвой тишине. И вдруг, выбросив за доли секунды облако дыма и широкую струю огня, наше чудище адски грохнуло и, сотрясая ревом воздух, косо взлетело к небу. Но через секунду, продолжая громыхать, ракета перевернулась, ударилась в полусотне шагов о землю и взорвалась, да так, что мы на несколько минут оглохли.

Сергей осторожно подошел к обгоревшим останкам ракеты. Мы, тоже с опаской, последовали за ним и увидели, что великолепный корпус лопнул в средней части, не выдержав давления пороховых газов. Молча постояли, потрогали зиявшую трещину, и Сергей странным голосом произнес:

— Уши вроде отходят. Вот эта трещина нас и подвела. Газы прорвались вбок и кувыркнули ракету. Хорошо, что она на нас не плюхнулась. Наделала бы беды.

— Неудачный опыт, — печально заключил я.

— Очень удачный, — возразил Сергей. — Она же все-таки летела. Теперь можно думать, как их направлять. И корпуса их надо делать гораздо прочнее, не из старой газетной бумаги. Ну, по домам?

Мы попрощались, и больше я Сережу Королева не видел. Но об этом коротком месяце мальчишечьей дружбы я вспоминал часто, будучи и штурманом, и главным инженером порта, и научным обозревателем АПН. А когда изредка встречался с талантливым радиоинженером Вильгельмом Дионисиевичем Ястржембским, мы вспоминали вдвоем...

Интерес к ракетной технике у меня, обозревателя агентства печати «Новости», сохранился довольно прочно. Вероятно, это заметили в правлении АПН. И мне предложили уделять особое внимание нашим блестящим победам в освоении космоса. По долгу службы я познакомился с самым знаменитым человеком планеты Юрием Гагариным. При работе над его статьями и очерками Юрий Алексеевич мне однажды недовольно сказал:

— Только обо мне и шумят всюду. А самая большая слава по праву принадлежит нашему Главному конструктору. Поразительный человек!

Фамилии его Первый космонавт не назвал. Он сказал, что пока у нашей страны хватает за рубежом всяких «заклятых друзей». Любую пакость могут учинить. Поэтому у Главного конструктора фамилии нет. А буквально через несколько дней меня вызвали в правление АПН и снова обрадовали. Председатель сказал мне:

— Вам необходимо познакомиться с Главным конструктором. Вопрос с ним уже согласовали. Вот вам письмо. Вручите ему завтра на заседании Академии наук.

— Но как я там его найду? Скажите хоть фамилию!

— Обойдетесь! Кого из академиков вы знаете, знакомы?

— Несмеянова, Туполева, Иоффе, Андриянова...

— Хватит, хватит! Туполев его большой друг. Он подскажет.

Годичное собрание проводилось в Доме ученых на Кропоткинской улице. В перерыве я подошел к Туполеву и сказал:

— Андрей Николаевич! АПН просит, чтобы вы представили меня Генеральному конструктору.

— Могу сразу двум, — улыбнулся Туполев. — Вон в проходе Яковлев с Ильюшиным разговаривает. Оба генеральные.

— Простите, я с ними знаком. Мне к космическому.

— А, к Сергею Павловичу! Ну пойдем. Он сидит на месте. Устает до предела. И это при его невероятной трудоспособности. А скромник — хоть роман о нем пишите. В авиации конструкторы генеральные, и я в том числе. А он всего лишь Главный... Сергей Павлович! Представляю вам моего знакомого еще со времен войны, научного обозревателя АПН.

Из кресла поднялся человек моих лет. На тонких чертах его лица, во взгляде внимательных глаз, в вежливой улыбке сквозили доброта и усталость. Но на кого он так поразительно похож? Я не поверил смутной подсказке памяти, далекому воспоминанию. Он ли это? И все же решился: не обидится же он!

— Сергей Павлович, — сказал я, стараясь скрыть волнение. — Простите за неожиданный вопрос. Вы жили в Одессе?

— Прелестный город, — ответил он, удивленно подняв брови. — Но это было так давно.

— А... простите... паяльную лампу по проволоке гоняли?

— Гонял! Представьте себе! Погодите. Да вы мой одесский соратник. Вы и Вилька, которого я как-то назвал в шутку с латинским оттенком Вильгельмиус Ястржембияус. Так у вас ко мне письмо?

— Официальное. С просьбой оказывать содействие при освещении в печати наших успехов в освоении космоса.

— Это я обеспечу. В пределах допустимого, конечно. Но какая у нас в Одессе была ракета! И опасность была раз в сто выше, чем сейчас на Байконуре...

Внезапным светом высветила эта неожиданная встреча наши далекие детские годы. Она стала поводом для раздумий о жизни и творчестве Сергея Павловича Королева — человека поразительного ума, могучего таланта и невероятной, непостижимой энергии и целеустремленности.