Часть четвертая. Пики эмоций.
1. «Черная кошка»
На одном из банкетов, устроенном в 1926 году французским национальным аэроклубом, Леонид Григорьевич Минов, исполнявший в те годы функции авиационного атташе при полпредстве СССР в Париже, оказался за одним столом с французским летчиком де Мармье.
Когда уже было поднято немало бокалов и установилось то веселое и шумное оживление, которое в таких случаях постепенно возникает, де Мармье, улыбаясь сказал Минову:
— А вы знаете, мосье Минов, я воевал в 1920 году в Польше на истребителе против большевиков.
— На чем вы воевали, мосье де Мармье?
— На «Спаде-седьмом» с мотором «испано»... Чудный был мотор, да что там говорить, вообще отличнейший был истребитель!
— Да, я знаю, — согласился Минов. — А на каком участке фронта вы дрались с большевиками?
— Где-то за Варшавой, поближе к Белостоку... Но дрался я совершенно несерьезно. Нам хорошо платили, и это было удобно... Вполне удобно, а злобы в сердце я не имел и только пугал ваших.
Минов с любопытством посмотрел на собеседника.
— Посудите сами, — продолжал де Мармье после паузы, словно оправдываясь. — Ну как тут драться? Однажды ваш «Фарман-30» с красными звездами на крыльях встретился мне в воздухе: он сбрасывал листовки. Я подошел к нему сбоку и стал рассматривать лица летчиков. В это время летчик-наблюдатель, привстав в кабине, взялся за пулемет и, вижу, целится в меня. Я чуть сманеврировал — пулеметная очередь прошла мимо. Черт возьми, вижу, он вот-вот снова начнет стрелять!.. Тут я разозлился, юркнул вниз, а затем зашел к ним в хвост. Сзади через свой мотор они стрелять в меня не могли, и я тщательно прицелился именно в мотор.
Они обернулись на меня — и пилот и летчик-наблюдатель — и тут же стали пикировать к земле, желая удрать. Я погнался за ними и хотел было уже стрелять, но передумал.
Когда де Мармье рассказал это, Минов от изумления даже приоткрыл рот, меняясь в лице. Де Мармье заметил:
— Что с вами, мосье?
— Скажите, над каким пунктом это было?
— Я говорю, немного западнее Белостока...
— Это было летом двадцатого года,— сказал Минов, — и я знаю того летчика, в которого вы передумали стрелять: его звали Яном Рейнштромом... А л е т н а б, который осмелился стрелять в вас, был я.
На сей раз изменился в лице де Мармье.
— П о р а з и т е л ь н о! — прошептал он.
— Мы действительно пикировали, нам ничего не оставалось делать, — разогнали свою старенькую «тридцатку» так, что чуть не остались без крыльев... Думали, что нам удалось уйти, но уже над землей увидели снова сбоку «спад». И тут, когда нам казалось: теперь крышка! — летчик вдруг на удивление помахал кулаком и развернулся на запад.
— Б р а в о! Это точно так было! — де Мармье встал: — Прошу внимания! Мосье, мадам!
И когда зал притих, де Мармье сказал:
— Насколько мы не придаем пословице «мир тесен» нужного значения, и как на самом деле, оказывается, он т е с е н!..
Вот здесь, за этим столом, сейчас встретились два летчика из разных стран и установили, что уже встречались шесть лет назад, где бы вы думали?.. Нет, это угадать невозможно. Но в том, что встреча имела место, нет ни малейшего сомнения!.. И встреча была в в о з д у ш н о м б о ю!.. Да, да, в воздушном бою, в честном поединке в 1920 году, на французских самолетах — «Фармане-30» и «Спаде-VII»... Но судьбе не было угодно, чтобы дуэль закончилась кровопролитием. И вот за столом вы видите этих д в у х летчиков... Мосье Минов, прошу вас...
Минов встал.
Зал взорвался рукоплесканиями. И де Мармье с нескрываемым удовольствием рассказал все, что произошло тогда в воздухе под Белостоком. Изобразил в лицах и
Минова, целящегося в его самолет, и свой испуг, когда тот дал очередь, и отчаяние пикирующих к земле летчиков, их изумленные лица, когда он, де Мармье, будто бы отставший, вновь оказался рядом, но, осененный каким-то внутренним порывом, не стал стрелять.
Рассказ де Мармье доставил публике в тот вечер огромное удовольствие.
Вернувшись через два года на Родину, Леонид Григорьевич как-то рассказал об этих удивительных встречах с де Мармье — в воздушном бою и за столом в Париже — среди работников советского искусства.
 |
| Киногруппа режиссера Кравчуновского на съемках фильма "Крылья" |
Вполне возможно, что эпизод встречи Минова с да Мармье натолкнул сценариста А. Филимонова на мысль создать в 1931 году сценарий фильма «Крылья».
Не имею основания это утверждать, но общность идеи здесь весьма заметна.
Фильм «Крылья», к сожалению, не сохранился, a поскольку с ним связан дальнейший мой рассказ, позволю себе в нескольких фразах изложить сюжет.
На международный конкурс в Тегеран слетелись самолеты разных стран. В соревнованиях на лучший самолет-разведчик молодая советская авиапромышленность была представлена самолетом Р-5 конструкции Николая Николаевича Поликарпова.
Случилось так, что главный спор шел между французским самолетом фирмы «Потез» и нашим P-5. Остальные выбыли из игры раньше.
«Потез» демонстрирует в Персии ас Бару — летчик французской фирмы (в фильме — артист А. Панкрышев). Наш Р-5 — советский летчик Седов (артист К. Градополов).
Накануне полетов вечером летчики собрались в ресторане, и Бару расхвастался своими победами в мировую войну. Он также сказал, что сбил несколько самолетов красных, воюя на стороне белополяков в 1920 году. Заглянув в записную книжку, ас назвал фамилию одного из сбитых тогда советских летчиков. Но тут представитель Советского Союза вдруг встал, раскланялся всем, кто слушал а с а, и сказал: «Господа, названный здесь моим коллегой мосье Бару в числе сраженных летчиков С е д о в с вами за одним столом — это я!»
Естественно, посрамленный Бару пришел в бешенство.
Далее наплывами следуют воспоминания о бое и того и другого пилотов.
То был трудный и неравный воздушный бой самолета-разведчика, разбрасывающего листовки, с новейшим истребителем, несомненно, очень опытного наемного а с а... Седову представился атакующий вражеский истребитель с эмблемой черной кошки на борту.
А теперь о съемке фильма.
Летом 1932 года июльское солнце выжгло траву на Центральном аэродроме. В один из таких дней, когда вся природа изнемогала от жары и жажды, съемочная группа кинорежиссера Кравчуновского умоляла солнце не прятаться за облака. Здесь, на краю аэродрома, чтобы не мешать полетам, снимался авиационный боевик «Крылья».
Комендант Райвичер создал максимально благоприятные условия для киносъемки. Центральный аэродром выделил четыре самолета, летчиков, обслуживающий персонал — всем очень хотелось, чтобы фильм об авиаторах получился интересный и правдивый.
Время близилось к обеду, и люди сгруппировались у разведчика «потез», не бутафорского, как иногда бывает в кино, а подлинного французского боевого самолета, такого, какой б ы л на конкурсе в Тегеране, — двухместного биплана с турелью, с пулеметами, способного летать.
 |
| Артист Панкрышев в роли аса Бару. |
Справа от горделиво приподнятого носа «потеза», увенчанного з в е з д о й ребристых цилиндров мотора, позирует человек: его облепили многочисленные «корреспонденты иностранных телеграфных агентств и газет».
Держится он с превосходством, надменен, взгляд острый, одежда экзотическая: если бы не очки, не летный шлем, он был бы похож на бедуина.
На руках у него живая кошка, его талисман во всех полетах. Кошка так черна, будто ее только что извлекли из дымохода. Как и ее хозяин, «фирменный летчик-сдатчик», а в прошлом известный французский ас Бару, точнее — артист Панкрышев, кошка смотрит в объектив. Бару спокойно гладит ее.
Но солнце все больше раздражает Кравчуновского: то появится, то опять уйдет за тучи, словно затеяло с ним игру в прятки. Кравчуновский то и дело кричит в жестяной рупор.
— Отставить!.. Что за мертвечина! — досадует режиссер на «иностранных корреспондентов». — Шевелитесь,
мальчики!.. Помните, вы в капиталистической стране, вы в Персии, вам ни шиша не станут платить за вашу лень!.. Лезьте друг на друга, вырывайте за счет соседа лучший кадр. Вырывайте, как шакалы из глотки вырывают кусок мяса! Помните: вы — вездесущие фоторепортеры!.. Солнце, солнце, приготовились к дублю!.. Камера!.. Пошли!.. Ай, ай! Живее, черт вас подери!..
И еще через минуту:
— Хорошо, молодцы, прошу прощения. Тронулись дальше. Снимаем к о ш а ч и й номер.
«Мальчики» навалились на крылья, несколько человек приподняли хвост «потева», стали самолет разворачивать боком к солнцу. Камеру на деревянном штативе установили против кабины. Кравчуновский стащил с себя ковбойку, сказал:
— Сперва прорепетируем. Не залезайте вперед, побольше воздуха. К о ш к а п о ш л а!
Артист Панкрышев, все время державший кошку в руках, опустил ее на землю, и она под удивленный смех всех, кто наблюдал со стороны, в три прыжка вскочила на крыло «потеза», с него взвилась на окантованным кожей борт передней кабины и исчезла в самолете. За ней важно и неторопливо полез в самолет Панкрышев. Сперва поставил правую ногу на стремянку фюзеляжа, затем левую на нижнее крыло, помахал рукой все тем же «мальчикам» — они бросились щелкатъ затворами «зеркалок», а он перешагнул через борт туда, где была кошка.
Повторялось все это несколько раз, и Панкрышев, снова и снова выбираясь из кабины, извлекал оттуда явно недовольную кошку. Затем слышались команды:
— Приготовились, с о л н ц е!.. Начали... Камера... Пошли!
И черная кошка снова взметалась в кабину. А за ней ас Панкрышев — Б а р у.
Летчик-испытатель Александр Петрович
Чернавский стоял в стороне, наблюдая все это таинство сотворения искусства. Кроме непосредственного участия в полетах «за неприятельского аса» — артиста Панкрышева на истребителе И-4 с изображением черной кошки на борту, Чернавский в свободное от других испытательных полетов время не пропускал случая побывать на киносъемках.
Когда 11 февраля 1933 года фильм «Крылья» выйдет на экраны, публика увидит артиста Панкрышева. В фильме он, ас Бару, наемник белополяков, будет одерживать воздушные победы... оставаясь на земле. В воздухе за него на истребителе будет работать Саша Чернавский. Даже с нескольких метров, когда Чернавский подлетит к самолету, с которого его станут снимать, зритель не узнает его, зритель будет зачарован леденящей сердце воздушной атакой. Зритель и не узнает Сашу позже, когда его будут снимать при выходе из пике над съемочной камерой, а Кравчуновский отчаянно закричит в рупор:
— У, проклятое солнце!.. Такой кадр, такой кадр испортить! Дайте Чернавскому сигнал: пусть пройдет еще раз!
Публика его не узнает, как бы он ни старался. Да он и не задумывался над этим. Пусть его умение послужит для искусства. Чернавский обожает летать, и этой радости участия в общем труде ему вполне достаточно. И он готов крутить любой каскад фигур по требованию страждущего режиссера, готов крутить их все ниже над землей, поближе к объективу!..
 |
| В самолете И-4 А.П.Чернавский |
Пока продолжались съемки «кошачьей сцены», к Чернавскому подошел артист Градополов. Градополов — великолепно сложенный спортсмен, с приятным лицом в противовес «злодею» Панкрышеву — играл в фильме советского героя-летчика Седова. Сам спортсмен, Чернавский к Градополову относился с нескрываемой симпатией и любопытством. Впрочем, Константин Градополов в конце двадцатых — в начале тридцатых годов был чемпионом страны по боксу и при своей внешности вряд ли был не самым популярным человеком.
Они отошли, и Чернавский спросил Градополова:
— Все же не пойму, как удалось отдрессировать эту кошку?
Градополов рассмеялся:
— Да это пустяки!.. Просто Панкрышев ее сперва несколько дней не кормил, а теперь каждый раз кладет на сиденье в кабину кусочек мяса...
Градополов был в белой рубашке с короткими рукавами, и Александр Петрович, глядя на его бронзовые руки, любуясь ими, подумал: «Сколько раз они укладывали противников на ринге?»
Вслух он произнес с усмешкой:
— Не позавидовал бы я тому бандюге, который «по ошибке» вздумал бы на вас напасть!
— Нам, боксерам, строжайше запрещено применять кулаки вне ринга... — Сам засмеялся уголками глаз: вероятно, что-то вспомнил. Чернавский понял это, стал просить его рассказать.
Градополов согласился не сразу, явно смущаясь.
— А, право... История эта... Уж очень она в стиле голливудских стандартов. Но если настаиваете — надеюсь, не сочтете бахвалом.
Произошло это со мной года три назад. Я отправился в один из южных городов на показательную встречу. Поезд пришел ночью, меня никто не встречал, но я знал, как пройти в гостиницу, и зашагал через железнодорожное полотно, сокращая путь. В руках у меня был кожаный чемодан, я был хорошо одет: в модном пальто и в мягкой шляпе.
Когда я свернул немного и свет фонарей со станции уже почти не доходил сюда, предо мной выросла группа каких-то типов. Они оказались немногословны:
«Чемодан, деньги, раздевайся!»
Их было пятеро, и я мгновенно рассчитал свои возможности. Понимаете, главный мой козырь был в быстроте реакции: у них, вероятно, было оружие.
То, что обычный человек решает, делает, скажем, за одну секунду, отлично натренированный боксер сделает за десятую долю секунды. К тому же их было много, и они были расслаблены, не допускали мысли о каком-то сопротивлении. Полагаю, примерно трех десятых секунды мне хватило, чтобы бросить чемодан и нокаутировать с правой, с левой и еще раз с правой трех типов: они грохнулись, и нужно было считать больше чем до десяти... Остальные двое обалдели настолько, что их я встряхнул за воротники, попросил взять чемодан и проводить меня в милицию. Когда мы пошли, один из этих двух спросил:
«Кто же ты такой?»
Я назвался.
О, если бы вы посмотрели на их лица в это мгновение! У них даже не сразу языки зашевелились.
«Г р а д о п о л о в! Ай, вай! Золотой ты наш, бриллиантовый! Что ж ты раньше не сказал? Ты мог испортить ручки! Мы принесли бы тебя на руках в гостиницу, мы сами бы отдали все свое барахло! Вай, спасибо, к а к о й удар с левой!! Вай, хорошо, наш ты красавец! Г о г а будет теперь хвастать: «Сам Градополов меня нокаутировал!»
Пока мы шли в милицию, они все сокрушались. Потом попросили записку к администратору цирка. Я сказал, что в это время они будут сидеть в каталажке.
«Что ты говоришь? Какая каталажка? В милиции тоже живые люди: мы договоримся — нас отпустят на вечер... Кто сможет сидеть с л о ж а руки, когда на ринге Градополов?!»
 |
| Все что осталось от И-4 после аварии |
На столе перед моими глазами два снимка: маленький полутораплан-истребитель И-4 в полете. На борту его фюзеляжа изображена черная изогнутая кошка. А на втором: груда металлолома — все, что осталось от И-4.
Я спросил Чернавского:
— Как же это случилось?
— В этой аварии виноват целиком я с а м, — ответил он твердо. — Но не как летчик, а как командир отряда.
Я не скрыл удивления.
— Командир нашего отряда был в отпуске и оставил меня за себя, — сказал Чернавский. — Накануне вылета мне самому пришлось составлять съемочный план групповых полетов. «Сражение» должно было сниматься с земли. Высоту потребовалось задать пониже, чтоб в кадре самолеты получились крупнее — иначе было бы невпечатляюще.
Имитируя атаку как «вражеский ас», я должен был на И-4 выйти «красному разведчику» в лоб, дать очередь, уйти под него и затем, набрав высоту, развернуться за его хвостом переворотом и атаковать сзади... Добить, вбить его в землю...
Все бы и получилось так, как было задумано для киносъемки, но я упустил, что по условиям сценария разведчик не летит горизонтально на высоте двухсот метров в момент моей лобовой атаки, а снижается к земле, словно у него уже подбит мотор. Вот этот пунктик, упущенный мною как командиром отряда при составлении задания, мне как летчику только случайно не стоил жизни.
Когда я пошел в лоб, все мое внимание было на встречный самолет — чтобы не столкнуться. Мы мчались бешено навстречу один другому; как потом оказалось, он плавно снижался, и мне пришлось сильно «клюнуть» вниз, чтобы проскочить под ним... И тут, увы, совсем рядом возникла з е м л я...
Начав планировать с 250 метров, к моменту сближения со мной разведчик успел снизиться до высоты примерно 100 метров. А я-то думал, что у него высота, по крайней мере, метров двести!
Когда встречный самолет мелькнул надо мной, я и увидел ошеломившую меня землю... Конечно, я вытянул ручку на себя, и машина успела выйти из угла снижения, но еще по инерции п р о с е л а п л а ш м я.
Ударился я, как потом говорили, сперва хвостом; хвост несколько уже провис в этот момент. При ударе самолет сломался пополам, как раз по мою открытую кабину. Я «вылупился» из этого «яйца» и вместе с креслом был отброшен в сторону. При ударе я потерял сознание.
После моей катастрофы съемки на другом экземпляре И-4 заканчивал известный летчик-испытатель НИИ ВВС Томас Сузи... Замечательный был Т о м а с! — добавил, помолчав, Александр Петрович. — Ты его не знал?
— Нет.
— Он потом погиб, после Валерия, продолжая испытания злополучной поликарповской «стовосьмидесятки».
Опять мы оба притихли. Потом я сказал Чернавскому:
— Помнится, вы были дружны с Валерием?
— Очень.
— Рассказали бы что-нибудь о нем!
— В другой раз. На сегодня хватит.
