Содержание

Игорь Шелест. «Лечу за мечтой»

Часть седьмая. Этюды о героизме

5. Всплеск «анаконды»

   И снова мы на испытательном аэродроме. Лето 1957 года. Ясный, тихий день. Воздух ленивый. Порхают бабочки-капустницы, теряясь среди аэродромных ромашек. Тишина. Даже природа словно специально приготовилась к первому вылету опытного самолета.
Конструкторы и испытатели турболета

   Он уже вывезен к самому началу взлетной полосы. Эту новую опытную машину теперь здесь чаще называют «анаконда». Длинный фюзеляж с округлым и склоненным к земле носом, отчего слегка вздыбился и без того заметный, как парус, хвост. Треугольные крылья и рули высоты, провисшие немного, блестят на солнце зеркальной поверхностью металла. Около самолета люди, много людей. Как озабоченно снующие муравьи возле недвижной гусеницы.
   По кабинам еще лазают прибористы. Летчик Кочетков и оператор Захаров, затянутые в кожу, ждут у крыла, разговаривают между собой. Не станем им мешать перед серьезным делом, а подойдем к группе, что у ангара, возле «турболета».
   Тоже, к слову сказать, любопытное сооружение — действующий макет вертикально взлетающего аппарата, или взлетно-посадочного отсека лунника... Ферма из труб без крыльев, на четырех ногах, как у стола. Посредине — турбореактивный двигатель, установленный вертикально. К нему прижата спиной кабина летчика. В ней всего час назад Юра Гарнаев, поднявшись над площадкой метров на тридцать, поражал всех эволюциями в воздухе.
   А вот и он — сам Юра, вечно подвижный, оживленный и зажигательно-веселый. И сейчас возле него собрался аэродромный народ. Здесь же и Рафаэлянц, конструктор «турболета». Но разговор не о полетах.
   — Ну, Юрий Александрович, — вытирает слезы платком конструктор, — давно так не смеялся... Ты как заправский конферансье!
   — А я и есть конферансье! Вторая профессия. Попросят с летной работы — я становлюсь конферансье. Все падают со смеху, а я по ночам плачу — так хочется  л е т а т ь...
   — Это все позади, — успокаивает Рафаэлянц.
   Юра смотрит на него:
   — Только для вас, Арам Назарыч, хотите?..
   Тот кивает.

Что-то мне неохотно летается,
И не мил мне домашний уют,
Потому что везде причитается
И нигде ничего не дают.

   — О нет, Юра! Ведомость я уже подписал, — протестует конструктор.
   В этот момент подходит аэродинамик, он тоже хочет узнать, о чем смех, и Арам, сбиваясь на смех, повторяет последнюю Юрину шутку.
   Гарнаев отошел к механикам.
   Рафаэлянц глянул вдаль на опытный самолет и говорит сам себе:
   — К самолетам, как и к детям, прозвища прилипчивы... «Анаконда», «анаконда»... — придет же такое в голову!
   — Форма необычная, — улыбается молодой аэродинамик. — А вы, Арам Назарович, как расцениваете новизну этого самолета?
   — На мой взгляд, главное — это уже не просто самолет как таковой, — отвечает Арам, не отрывая глаз от «анаконды», — а часть системы противовоздушной обороны.
   — Я не в курсе, — обращается к нему аэродинамик, — есть ли в задней кабине оператора второе управление?
   — Есть, — внимательно смотрит конструктор, — а что вас это беспокоит?
   — Нет... Почему же... Просто так спросил.
   — Вообще-то у них эта кабина оператора предусмотрена только на период отладки всей автоматики. Потом они ее задраят, она им будет не нужна: самолет задуман как одноместный...
   — Однако, товарищи, у «анаконды» какое-то шевеление...
   — И в самом деле, — кивнул Рафаэлянц, — летчики садятся на свои места. Я все же, признаться, волнуюсь: как там у него будет с этим «необратимым»?
   — Тут еще Амет накаркал... — сказал Гарнаев.
   — А что он?
   — Да с месяц назад, когда смотрели машину и Барановский расхвастался этим «необратимым», Амета заело, он возьми и бахни: «Ты смотри, инженер, за своим  н е о б р а т и м ы м, чтобы Андрюшка не  с ы г р а л  на нем!»
   — О!.. Как нехорошо сказал! — нахмурился впечатлительный Рафаэлянц.
   — Да-а...— протянул Юра. — Вот и запустили двигатели. Теперь давайте помолчим.
   Слух уловил начальный свист турбин, за машиной затрепетал теплым муаром воздух. Пошла последняя минута перед взлетом.
   На этот раз секунды начали свой отсчет не от нуля, а от шестидесяти к нулю... К начальной точке отсчета новой летной жизни. С нарастанием гула обострялось и внимание.
   Кочетков тронулся с места. «Анаконда» качнула длинным носом и побежала. Сотни глаз вперились в нее, и она разбегалась сперва с опущенным носом, но голенастые ноги под брюхом как бы напружинились и вздыбили нос. И тогда машина ринулась вперед еще быстрее.
   Грохот двигателей ударил в ворота ангара и отразился такой пульсацией, что показалось, будто воздух разрывается в клочья. Руки заткнули уши, а глаза боялись пропустить важный миг, когда между колесами и бетоном возникнет первый просвет.
   Какие-то секунды шины еще льнули, ласкались к шершавой поверхности бетонных плит, а затем кто-то заорал в толпе:
   — Оторвалась!!
   Однако в следующий момент с лиц слетело радостное возбуждение, уступив место тревоге.
   Находясь в метре от земли, машина как-то нервно качнула крыльями, стала раскачиваться чаще, чаще. И крены становились глубже... Сердце и вовсе будто кто обдал ледяной водой, когда острые консоли крыльев блеснули у самой кромки бетона.
   Что можно было тут придумать? И можно ли было успеть?..
   Но тут рев двигателей резко оборвался, и машина шлепнулась обратно на бетон... Одним, другим колесом и, все еще раскачиваясь, устремилась с трехсоткилометровой скоростью вперед, туда, где уже был виден конец полосы, а за ним песчаная насыпь, так называемая «ловушка».
   Андрей все сделал, но почувствовал, что не справляется с непонятно-норовистой машиной. Она его ошеломила, заставила резко работать ручкой — выправлять крены.
   И он потом сам недоумевал: кренилась ли машина вопреки движениям ручки от борта к борту или... в ответ на них?
   Когда самолет особенно сильно качнул одним, другим крылом, чиркая о бетон, Андрей «вырубил» двигатели, перекрыл доступ топлива обоим сразу, закрыв пожарные краны.
   — Слава аллаху! — перевели дух люди, увидев, что машина снова на земле. Но там, в кабине, Андрей уже с предельной ясностью понимал, что на оставшемся участке взлетной полосы ему не погасить ни скорость, ни инерцию машины.
   Колеса «анаконды» имели автоматические тормоза «безъюзового торможения», и летчик, стиснув зубы, жал на педали что было сил. Игнорируя эти старания, тридцатитонный обтекаемый самолет, будто выпущенный из катапульты, оставлял за собой швы бетонки с невероятной быстротой. Андрей видел, как их остается все меньше и меньше: какая-нибудь сотня плит!.. А за ними — неотвратимая  л о в у ш к а.
   В эти секунды в голове Андрея проявилась лишь единственная мысль, точнее — удивление: «Конец?.. Как это  г л у п о!»
   Ремни прижимали его спину к креслу. Андрей успел прикрыть лицо рукой, и «анаконда» врезалась колесами в песок.
   С этого момента ее будто кто ухватил за хвост. Но тут же раздались хруст, треск, скрежет, корежение металла и резкие броски с борта на борт... Андрей увидел, как темная туча пыли окутала машину, закрыв на время свет солнца. Тело «анаконды» зарывалось в песок.
   Потом все стихло, и наступила, как говорится, гробовая тишина.
   Спустя минуту-другую тишину прорезал вой пожарных сирен и шум мчащихся красных автомобилей. Люди издали видели, как самолет «шаркнул» в песок и там вздыбилось облако.
   Острота момента заставила поверить, что  т а м  начался  п о ж а р!
   Кто-то в толпе, глядя на пожарных, проговорил глухо:
   — К чему спешить, им теперь не поможешь!
   Но пожарники в такие мгновенья, не рассуждая, мчатся к цели.
   Вспомните, как восторженно писал Гиляровский о пожарных в своей знаменитой книге «Москва и москвичи».
   Работа у них такая: не церемониться. Рубить, кромсать, растаскивать и заливать...
   Но дым оказался ненастоящим — лишь облако песчаной пыли.
   Что же касается самолета, то, влетев в песок, он тут же обломал стойки шасси и расшвырял колеса... Продолжая еще двигаться, но с меньшей скоростью, успел обломать крылья. После этого фюзеляж некоторое время скользил, зарываясь в песок, и наконец замер, на этот раз буквально «как вкопанный»!
   Летчик и оператор, к счастью невредимые, выбрались из фюзеляжа сразу же и к приезду пожарных стояли в стороне и глядели на «апофеоз». Им казалось, что все случилось во сне. И «анаконда» тоже зарылась туловищем в песок и спит.

   Через несколько минут Барановский, бледный, потрясенный, будто сам только что выбрался из-под обломков машины, вбежал в комнату служебных переговоров и торопливо принялся крутить срывающимся пальцем вертушку.
   Услышав наконец знакомый голос Семена Алексеевича, Михаил сник вовсе и пробормотал в трубку что-то нечленораздельное.
   — Слушаю вас, Михаил Львович... И ради бога, успокойтесь! Скажите мне сперва: люди  ж и в ы?.. Да!! Ну тогда прошу вас, возьмите себя в руки и говорите по порядку... Так... так... Оставайтесь там. Я попрошу сейчас начальника института Николая Сергеевича Строева возглавить аварийную комиссию... Надо во всем очень дотошно разобраться... Мне кажется, мы натолкнулись на какое-то новое явление...

   На разборе Андрей Кочетков заявил, что самолет в момент отрыва вдруг раскачался по крену. Летчик старался парировать элеронами, а получилось так, будто самолет, вопреки его действиям и опережая их, раскачивался все резче и больше. Тут он и прекратил взлет.
   Стали смотреть записи приборов. И увидели на ленте осциллограммы возрастающие пики отклонений ручки и почти против них, но все же с некоторым сдвигом по времени столь же частые и нарастающие пики кренений самолета... Стало ясно: помедли летчик еще секунду, не приземли машину, катастрофа оказалась бы неизбежной.

   К работе в аварийных комиссиях привлекаются разные специалисты. И бывает, что греха таить, иной специалист, защищая интересы того ведомства или института, который он представляет, не прочь обвинить во всем летчика.
   В данном случае так и получилось.
   Один из членов комиссии, занимавший крупный пост в институте, забеспокоился, как бы не обнаружилась недоработка именно его института, и поторопился выдвинуть хитрую версию, что летчик и оператор сами разболтали самолет, действуя каждый в своей кабине и мешая друг другу.
   Дело запутывалось тем, что в кабине Кочеткова ручка управления была снабжена прибором, записывающим усилия, которые летчик прикладывал к ручке, а в кабине оператора ручка управления такого прибора не имела. Таким образом, нельзя было доказать, что оператор вопреки своим утверждениям не схватился в отчаянный момент за ручку и не помешал Кочеткову нормально пилотировать самолет.
   Многие члены комиссии отвергли эту порочащую летчиков версию... Но отбросить ее совершенно как абсурдную никто не решался.
   — Да-с!.. Это вы нам, доктор, подкинули шутиху! — проговорил с досадой доктор Калачев. — Хорошо... Значит, по-вашему, оператор, видный специалист и опытный инженер-летчик, оказался просто жалким трусом. Вмешавшись в управление, сказал, что рули не трогал, спасая свой престиж. Ладно, допустим. Но тогда скажите, для чего потребовалось Кочеткову утверждать, что ему никто не мешал?
   — Они просто-напросто сговорились, — темпераментно пояснил оппонент. — Когда вылезли из кабин, тут и сговорились, защищая честь мундира. — В этот момент оппонент увидел по лицам сидящих за столом, что в зал кто-то вошел, и быстро обернулся: в дверях стоял Лавочкин в генеральской форме.
   Семен Алексеевич обошел вокруг стола. Все привстали, с ним здороваясь. Затем он обратился к своему заместителю и ведущему конструктору машины Чернякову:
   — Я бы хотел тоже, Наум Семенович, взглянуть на ленты осциллограмм, но меня сейчас привела в уныние речь нашего ученого коллеги. Каково: летчики сговорились, чтобы... разбить машину!.. То бишь, наоборот... Впрочем, это все равно, ибо  ч е п у х а! — Лавочкин попытался заглянуть всем в глаза. — Я это твердо говорю: здесь нет плохих летчиков — есть плохие конструкторы!.. Да, да, и я в том числе, раз проморгал какую-то крупицу в этой нашей новой технике!
   Генеральный конструктор сутуло склонился над столом, где уже были разложены ленты с записями.
   — Так... Ну и как здесь?
   Черняков, высокий и худой и тоже сутулый, склонился к лентам и показал Семену Алексеевичу принятую ими точку отсчета взлетного режима.
   Лавочкин долго и внимательно разглядывал нарастающие зубцы записей движения рулей и ручки управления. Лицо его ничего не выражало, кроме чуть заметного удивления. Потом он извлек из кармана логарифмическую линейку в кожаном чехолике, чехолик кинул на стол и принялся что-то считать, старательно совмещая риску движка с цифрами и подслеповато щурясь.
   — Но какова, однако, эффективность элеронов! — взглянул он на Чернякова.
   — Да, Семен Алексеевич, мы заметили это. Эффективность элеронов невиданная: примерно в десять раз больше ожидаемой...
   — Ого! — Лавочкин красноречиво взглянул на представителя аэродинамиков. — Как видно, мы, еще недостаточно зная особенности треугольного крыла, — продолжал Лавочкин, — приняли для своей машины слишком большую площадь элеронов. Не так ли?
   — Очень возможно, — ответил аэродинамик.
   — Ну вот, а вы говорите — к у п а т ь с я! — Лавочкин ухмыльнулся. — Еще и не так-то жарко... Еще не полдень. Если поищем в записях получше, найдем и еще что-нибудь.
   Он встал, подошел к доске и взял кусочек мела.
   — Хочу обратить ваше внимание, товарищи. Полученный нами такой дорогой ценой экспериментальный материал может и должен стать  б е с ц е н н ы м... Давайте же примемся за изучение его... И так, чтобы второй экземпляр машины залетал как подобает.
   Семен Алексеевич принялся чертить на доске схему. Все молча ждали.

   Фирма Лавочкина тогда имела у своей стоянки на аэродроме небольшой металлический ангар. Появившийся уже к этому времени второй экземпляр самолета не помещался в ангаре целиком, но этого и не требовалось. По идее достаточно было подкатить машину к ангару так, чтобы нос и кабина экипажа оказались в помещении.
   Против носа на стене ангара повесили киноэкран, а на носу машины шарнирно укрепили проекционный фонарь особого свойства, способный отражать на экране часть неба, линию горизонта и уходящую вперед взлетную полосу. Проектор приводился в действие автоматическими механизмами и мог отклоняться на некоторые углы по трем осям. Его накренение, например, точно отображало движение гидроусилителей на элеронах и было ему пропорциональным. Отклонение от оси в стороны и на некоторый угол вверх и вниз было связано с работой рулей направления и высоты.
   Чтобы на этом и закончить самое упрощенное ознакомление с этим экспериментальным устройством, я добавлю, что в систему управления тем же  п р о е к т о р о м  была включена быстродействующая вычислительная машина, учитывающая многие аэродинамические особенности самолета и его летные свойства.
   Так родился, очевидно первый в Союзе, электронно-моделирующий стенд, позволяющий исследовать на натурном самолете необратимую гидравлическую систему управления. Так, как если бы все это было в полете.
   Первым из летчиков, кому предложили «слетать» на моделирующем стенде, конечно, оказался Кочетков.
   Андрей забрался в кабину второй «анаконды» и приготовился к «взлету»: положил левую руку на секторы двигателей, правую — на ручку управления, ноги на педали.
   Включили проектор, и сильный пучок света упал на экран. Андрей увидел перед собой «взлетную полосу» и горизонт.
   Он нажал кнопку и спросил:
   — Можно взлетать?
   — Взлет разрешаю! — услышал в шлемофоне ответ инженера.
   Привычным движением Андрей вывел секторы двигателей на весь ход. Шума двигателей, разумеется, не последовало, так как самолет стоял препарированный в ангаре, но Андрей увидел, как машина «тронулась с места». «Взлетная полоса со стыками плит» побежала под него все быстрей, быстрей.
   Летчик весь собрался, и лишь только стрелка скорости показала 220, он тронул управление на себя. Нос самолета, тенью отражаясь на экране, взмыл. Андрей ждал, когда скорость подберется к 300 километрам и самолет «запросится» сам в воздух.
   Прошли еще секунды, и он «оторвался»... Это оказалось так похоже, что Андрей даже успел просиять, поражаясь, до чего здорово придумали все это инженеры вместе с Барановским... Но тут самолет качнулся в сторону...
   Андрей двинул было ручкой, чтобы устранить крен, но полоса перед ним резко перевалилась в другую сторону, и ему пришлось самому ответить ручкой... Дальше началась все возрастающая качка из стороны в сторону, и Андрей уже не знал — он ли раскачивает «взлетную полосу», или она его... Все это длилось не более секунды, и когда «полоса» повалилась совсем набок, Андрей похолодел. Тут он услышал в шлемофоне довольный голос Барановского:
   — Андрей Григорьевич, в с ё! Вы «разбились»... Для подтверждения эксперимента начнем все снова. Уберите «газ».
   Свет проектора потух на некоторое время, и, когда зажегся снова, Андрей увидел перед собой опять неподвижную «полосу», и горизонт, и небо.
   В последующие дни на моделирующем стенде в ангаре Лавочкина побывали многие летчики-испытатели нашего института. Семен Алексеевич настоял, чтоб был собран как можно больший экспериментальный материал, чтобы он не вызывал никаких сомнений. На стенде пробовали «взлетать» Богородский, Васин, Галлай, Гарнаев, Шиянов. И вот что интересно: никому из них так и не удалось «взлететь», чтобы в следующую секунду не «разбить» самолет.
   Так впервые в практике испытаний, исследований обнаружилось совершенно новое и неведомое ранее явление  с д в и г а   ф а з  в системе необратимого гидравлического управления — управления весьма перспективного, но только начинающего свою историю.
   Электронно-моделирующий стенд позволил вносить изменения и улучшения в управление, и после многочисленных экспериментов, в которых сперва летчики «разбивали» самолет сотни раз, а он все стоял в ангаре недвижимым, в конце концов удалось подобрать и отладить управление так, что самолет стал «взлетать» в ангаре каждый раз безупречно.
   Вскоре и сам самолет подготовили к полетам. Кочетков произвел на нем первый вылет. На этот раз вполне успешный. И пошли у него полет за полетом деловые испытания «анаконды» 2-й.

<< Затягивание в пикирование Труба >>