Содержание

Игорь Шелест. «Лечу за мечтой»

Часть первая. Воздушное настроение.

4. Красные гвоздики

    Судя по хронике, на Ходынке вплоть до 1920 года летное поле пересекали две дороги. То и дело можно было видеть, как медленно тащится через аэродром одинокая подвода или пылит извозчичья пролетка. А то строем идут солдаты — здесь рядом были лагеря, называемые «Кукушкой». Зимой через летное поле следовали и целые санные обозы.
    Лишь после принятия законодательным Советом республики постановления о передаче Ходынского военного поля «в исключительное пользование Воздушного Флота» здесь с 1921 года ограничили движение через аэродром и занялись устройством дорог у Всехсвятского и Солдатенковской больницы.
    Но еще несколько лет в погожие дни Ходынка была излюбленным местом прогулок москвичей. В воскресные дни через поле тянулись вереницы людей к Серебряному бору. Здесь под соснами, в пахучей, по пояс траве устраивались шумные гулянья.
Центральный аэродром на Ходынке. 1 мая 1922 года. Сбор авиаработников на демонстрацию.

   Примечательностью Ходынского аэродрома в 1915 году был прохоровский ангар.
   В центре ангара, прямо на крыше, был построен застекленный павильон, устланный коврами, украшенный картинами. Был в нем и великолепный буфет. Перед огромным стеклом с видом на летное поле расставлены были кресла для гостей. В том числе и постоянные — Константина Сергеевича Станиславского и Владимира Ивановича Немировича-Данченко.
   Над павильоном возвышалась статуя Икара с распростертыми, как у птицы, крыльями. По углам были статуи греческих богинь — покровительниц искусств. А под козырьком на фасаде ангара красовалась затейливая надпись:
   «Vers les nouveaux rives de la vie eternele!» — что в переводе с французского означало: «К новым берегам вечной жизни!»
   Владелец ангара Василий Васильевич Прохоров был родственником известного мануфактурного фабриканта («Прохоровская мануфактура»), однако не причислял себя к вульгарным коммерсантам, ибо был авиатором. О Василии Васильевиче говорили, что это «свободный художник, эстет и, если хотите, авиатор-поэт».
   Носил он экстравагантный костюм: бархатную куртку с помпонами, короткие панталоны из шелковой ткани, подхваченные ниже колен, шелковые чулки и лаковые туфли.
   В прохоровском ангаре хранился один-единственный моноплан французского происхождения — «моран» с мотором «гном» в шестьдесят лошадиных сил. По крылу этогo аэроплана было выведено огромными буквами: П Р О Х О Р О В Ъ. Девять букв — пять на правой плоскости, четыре — на левой и во всю ширину крыла. Таким образом, спутать этот самолет с другими было нельзя.
   Несколько левее от прохоровского ангара возвышался ангар авиазавода «Дукс». И на нем сверху тоже был павильон для наблюдения полетов. Управляющим этого павильона служил Сергей Иванович Баусов.
   Обстановка у Баусова была скромней и деловитей. Никаких вин, лишь прохладительные напитки. Отсюда через огромные зеркальные стекла прекрасно обозревались поле и небо над ним. Гости завода «Дукс» — чаще это были так называемые «деловые люди» — приходили сюда, чтобы смотреть полеты аэропланов производства этого же завода.
   Однако и в этом павильоне бывали люди искусства. Искусство и авиация как бы сродни. В тех случаях, когда гости оказывались не слишком сведущими, Сергей Иванович Баусов сам давал пояснения, очень немногословные, сдержанные.
Ремонт самолетов в ангар-палатке.
   Как-то среди гостей дуксовского павильона были актрисы. Как раз над аэродромом пролетал моноплан системы «моран». Когда он накренился, разворачиваясь на посадку, одна из дам спросила:
   — Сергей Иванович, кто этот отважный, что летит на этом аппарате?
   — Сейчас узнаете, — многозначительно ухмыльнулся Баусов.
   Между тем «моран» снижался. Вот уже колеса стали щупать траву.
   Проделав несколько прыжков, «моран» вдруг, будто намереваясь боднуться, наклонил нос к земле... Все больше, больше! Еще доля секунды, и вот уже хвост его уставился свечой в небо.
   — Господи Иисусе! Что с ним? — ахнули в павильоне.
   «Моран» несколько качнулся, как бы в нерешительности: сделать ли стойку или перевалиться навзничь, да так и замер в положении «на попа».
   — П р о х о р о в, — прочитали вслух гости. — Кошмар!
   — Не волнуйтесь, сударыни, — комментировал Баусов. — Василь Васильевич так представляется всегда!
   Прохоров летал скверно и, если не становился «на попа» на посадке, то нередко и вовсе переворачивался на спину и потом висел вниз головой на ремнях, пока не прибегал механик и не помогал ему выбраться из кабины.
   Между ангарами, о которых только что шла речь, примерно против центра поля, однако ближе к Петроградскому шоссе, были проходные ворота. В них стоял вахтер и спрашивал:
   — Пропуск есть?
   Отвечать можно было что угодно! Во всех случаях он говорил одно и то же:
   — Ну, проходите.
   Дальше вдоль забора размещалась целая колония порожних ящиков, предназначенных для перевозки самолетов. В них было общежитие авиаторов. Естественно, в летний период. Ящик на двоих.
   Еще дальше, за «дачами» из ящиков, тут же, на краю летного поля, расположился однажды цыганский табор. Как знать, может, те же цыгане, что пели и плясали в «Яре», в «Стрельне»!
   Позже, но еще до революции, на месте ящиков — авиационных «дач» — был построен еще ангар, деревянный, как тогда строили.
   В первые годы Советской власти в ангаре устраивались учебные классы Московской авиашколы. В этом же ангаре начлет школы Арцеулов выкроил уголок и строил вечерами свой, впоследствии ставший знаменитым планер A-5, которому было суждено открыть на горе Узун-Сырт в Крыму эру парения и этим положить начало советскому массовому планерному спорту.
   С организацией известного кружка «Парящий полет» в печати появилось такое объявление:

Проходная Центрального аэродрома. 1920 год.

    «Запись в кружок «Парящий полет» принимается в Москве:
    Ходынка, Петровский дворец, с 4-х час. вечера.
    Председатель правления кружка военлет Арцеулов.
    Секретарь — военлет Навдачин».

    Константин Константинович Арцеулов забрал заготовленные части планера и перевез их в Петровский дворец, где комендант аэродрома выделил кружку две комнаты.
    На другой день, заходя на посадку на «хевиленде», инструктор Московской школы красных военных летчиков Иван Иванович Калиншин зацепился крылом за антенну, натянутую между ангаром и мачтой. Самолет развернулся и влетел прямо в раскрытый настежь упомянутый учебный ангар. Крылья биплана остались за воротами, а фюзеляж проскочил в ангар. Это погасило скорость, но разрушились баки, и все вокруг облилось бензином. Вспыхнул фюзеляж, загорелся ангар.
    Рядом с ангаром находилась группа курсантов. Парни не бросились бежать, спасаясь от огня. Наоборот, они тут же ринулись в ангар, и один из них, Савва Сикорский, отличавшийся огромной силой, заорал:
    — В  ц е п о ч к у!! Держите меня за пояс!
    Схватив друг друга за ремни, курсанты образовали живую цепь, а этот силач подскочил к горящему самолету и буквально вырвал пилота вместе с ремнями из кабины. Летчик-инструктор Калиншин был спасен. Он поправился и много лет вел испытательную работу на авиазаводе.
    Этот подвиг замечателен удивительной, почти мгновенной находчивостью. Очень остроумный подвиг! Тут и подумаешь, что сильный духом человек в мгновенье крайней опасности не паникует. Наоборот, работает поразительно точно, соображает ярко, а главное, во много раз быстрей!
    Константин Константинович Арцеулов как-то рассказывал, что когда он приехал в 1915 году с фронта на Ходынку испытывать первую партию истребителей отечественного производства завода «Дукс», то с воздуха он обратил внимание на ярко-красные пятна. Много их было — алых, разбрызганных по зеленому летному полю без сколько-нибудь заметного порядка.
    Летчик отправился посмотреть, что это такое. Оказывается, среди травы то там, то здесь целыми гроздьями цвели красные гвоздики. Они буйно гнездились целыми семействами, эти яркие, как кровь, цветы.
    Арцеулов спросил:
    — Что это за удивительный цветник у вас на летном поле?
    — По традиции, — ответил ему механик, — мы сеем красные гвоздики там, где разбивается авиатор.

<< В гостях у А.И.Жукова Воздушное настроение >>