Содержание

Леонид Попов. «Страстная неделя»
Неполная хроника летных происшествий на опытном аэродроме

Тринадцатый прыжок

-1- | -2- | -3-

    Под утро Петру Максимовичу сделалось совсем невмоготу. То ли язва, с которой он прошел почти всю летную жизнь, раскапризничалась после встряски, то ли печень, еще ли что-нибудь. Боль, рвота до зелени, землистое осунувшееся лицо.
    - Петра Максимович, миленький, попей свежей заварки с беленьким сухариком. Яйцо вот всмятку... Ну что, врачей вызывать, или?..
    - Чаёк - это хорошо, а врачей ...не надо, терпеть еще можно. Вот лекарства такое-то и такое разыщи у здешних летчиков. У самого-то спина как?
    - Копчик болит, не спал... Но терпеть можно.
    - Не жалей, хвост нам без надобности. - ободряюще, хотя и через силу, улыбнулся командир.
    В городе все близко, друзей много, и лекарства, несмотря на субботнюю рань, минут через двадцать были в домике.
    "Коля-милый" еще не приехал, а объяснительная записка от летного экипажа для аварийной комиссии была готова, придирчиво просмотрена несколько раз и подписана.
    С аэродрома звоню в секретариат фирмы, в Москву.
    - Здесь Григорий Александрович. Он ждет. - сообщила секретарь.
    Григорий Александрович Седов - "дядька", основатель школы "микояновских" летчиков, человек необычайной судьбы. Выдающийся летчик-испытатель, Герой Советского Союза, Заслуженный летчик-испытатель СССР, Седов после списания с летной работы проявил такой инженерный талант, что по ступеням конструкторского бюро фирмы "МИГ" поднялся на должность заместителя Генерального конструктора.
    Доложив обстоятельства дела и ответив на вопросы, я сказал:
    - Григорий Александрович, есть личная просьба. Петр Максимович чувствует себя плохо: у него боли в области желудка и рвота. Здешних врачей не вызывали, чтобы не осложнять жизнь в дальнейшем... Нельзя ли сделать так, чтобы в Москве к самолету подъехали врачи, у которых лечится Остапенко. На месте они осмотрели бы его, если нужно госпитализировали. Крайне нежелателен приезд врачей, у которых потом предстоит проходить врачебную летную комиссию. Далеко не ко всякому руководителю такого масштаба можно обратиться с подобного рода просьбой, а к Седову - можно, и это не было ошибкой.
    - Возвращайся в домик и выясни у Петра несколько вопросов. Запиши их - иначе забудешь. Потом сразу же перезвони мне.
    К прилету в Москву все было сделано, как оговорили. И за это - низкий поклон Григорию Александровичу...
    А до того, перед отлетом с Волги, было много улыбок, рукопожатий, особенно от летчиков. Каждый факт благополучного исхода у любого, попавшего в сложную ситуацию, воспринимается как общая удача, как залог того, что тоже выберемся с честью, если "прихватит" случай...
А.В.Федотов
А.В.Федотов

    Татьяна, получившая в первый день декретного отпуска известие от Александра Васильевича Федотова о катапультировании, встретила зареванная:
    - Господи, не летается ему на путевых самолетах. Ну, хватит уже или еще хочется? Медом что ли мажут их там, эти перехватчики. Будто работы здесь, около дома, никакой нет. Сидишь там, на своей Волге, так и не узнаю, случись чего.
    - Ну-у, будет, Танюша. Ведь видишь - нормально все. Не говорят ничего - значит, нормально. Мы еще только подумали, прыгать или нет, а сразу... успокаивать стали. Об этом ли тебе сейчас беспокоиться. Сама-то как?
    Помаленьку, помалу все успокоилось. И тут пришел с коньяком Александр Васильевич Федотов - старший летчик-испытатель ОКБ - тиснул руку жесткой ладонью, близко посмотрел в глаза, будто в душу хотел заглянуть, поздравил, отпили армянского по глотку, потом потребовал:
    - Рассказывай!..
    Это был серьезный экзамен. Цифры, порядок действий, снова цифры, кто вел связь с землей, какие команды подавались с КП, наводили или нет какой-нибудь самолет для осмотра в воздухе и для сопровождения, снова цифры, известны ли рекомендации для полета с одним работающим двигателем, в каких конкретных ситуациях усложненной обстановки приходилось бывать на этом самолете, с кем из летчиков, кто ввел в действие систему катапультирования, как далеко приземлились от очага, каков разброс деталей. Вопросы, вопросы, вопросы сухие и краткие. Они требовали ответа мгновенного, точного, такого же краткого.
    - Ладно, по словам, вроде, все правильно, хотя... - помолчал и горько закончил, - Елки-палки, как это не ко времени... и не к месту.
    Мы допили рюмки.
    - Рентген позвоночника делали?
    - Делали. Нормально. Снимки привезли с собой.
    - А чего на краешке сидишь?
    - Копчик ушиб.
    - Спать придется на жестком. С неделю спину побереги, а потом - не жалей, иначе закостенеет: ходить не сможешь, не говоря, летать. Ну, будь!
    Последние слова Александр Васильевич произносил уже на ходу и закончил около двери. Быстрый и точный в движениях, всем своим обликом - от ладной мускулистой фигуры до взгляда на собеседника, до каждой фразы, Федотов производил впечатление сгустка энергии, мощи: одновременно и физической, и воли, и ума. С ним никогда нельзя не быть настороже. И дело тут не в высоких званиях Героя Советского Союза, Заслуженного летчика-испытателя, всевозможных лауреатских званиях, а в другом...
    Он ушел, и неясное чувство тревоги запало в грудь...
    В понедельник Федотов как бы между делом обронил:
    - Лети на Волгу. Там вопросы. Петр болен. Полеты на "больших" машинах пока прикрыли...
    Значит, вопросы все-таки есть. Хорошо, что сам буду около аварийной комиссии. Но кем, "подследственным" или участником работы? Но и на этом "спасибо" - чаще всего "нас не спрашивают", а выносят вердикт.
    И кто только завел этот гнусный порядок, от которого само по себе возникает чувство вины?
    Вообще для всякого летчика, а тем более для испытателя, летное происшествие не заканчивается просто благополучным спасением. Слишком дорога техника, бывает еще дороже престиж фирмы, завода, честь мундира. За каждой деталью, каждым устройством стоят десятки и тысячи людей, целые научные и производственные коллективы, отрасли, деятельности которых может быть вынесено по материалам аварийной комиссии суровое порицание. И потому расследование летного происшествия, да еще на заключительном этапе испытаний, всегда связано с борьбой мнений, эмоций, авторитетов и, наоборот, не всегда складываются условия для объективных выводов. .
    Было же время, когда существовал приказ не подвергать сомнениям действия летчика. Тогда основой приказа было положение при преднамеренных и непреднамеренных ошибках любого из членов экипажа возлагать вину на всех. И тогда все оставались без куска хлеба, в том числе и семьи погибших. Из-за этого и писалось порой в выводах аварийной комиссии, что виноват столб, дерево среди степи, сугроб и так далее, с которыми столкнулся самолет, а раззява-летчик вовсе не виноват. Сами выводы аварийных комиссий стали необъективными. Когда устранили правовое ограничение, сделался летчик кругом виноват. Почему? Да потому, что это делает легкой жизнь всем остальным, хотя и за счет одного. Философия примитивная и простая, как палка, поэтому она срабатывает раньше всего, к несомненной пользе членов аварийной комиссии - по преимуществу не летчиков.
    Как и всякий испытатель, теоретически я мог представить такую ситуацию чисто абстрактно, не примеряя к себе, надеясь в глубине души, что минует чаша сия...

Продолжение >>

Рейтинг@Mail.ru Топ-100